— Да, конечно, — просто ответил полковник.
— Штромм вернулся, — сообщила Александра, окончательно придя в себя. — Я ему все рассказала про Ольгу, он хотел ее забрать из больницы. Но я бы ему не сказала, где она лежит, даже если бы знала.
— А я поэтому вам ничего лишнего и не говорю, чтобы не было искушения кому-то сказать, — без тени смущения объяснил полковник. — Поймите меня правильно: недоверие здесь ни при чем. Но я сам бы часто предпочел кое-чего не знать, чтобы не проговориться.
— Мне хотелось бы увидеть Ольгу, как только это будет возможно, — попросила Александра.
И полковник обещал позвонить, как только появятся новости. Сразу вслед за его звонком раздался другой. Увидев номер, Александра нахмурилась. Заработка этот звонок не сулил, зато обещал отнять время и моральные силы. И все же она ответила.
— Да, Дина, — со вздохом сказала художница. — Я слушаю.
…Бывают патологически счастливые и везучие люди, бывают люди, с которыми вечно случаются несчастья. Именно ко второму типу принадлежала позвонившая ей старая знакомая. Однажды, лет десять назад, их представили друг другу в гостях у скульптора Стаса, который прежде жил этажом ниже и любил по случаю крупного заработка закатить широкую вечеринку. В тот вечер (собственно, уже наступила ночь, а гости продолжали приходить) он обмывал получение гонорара за очередной памятник. Стас очень ценился среди богатых московских вдов как талантливый портретист-монументалист и просто как чуткий человек.
Шел первый час ночи. В мастерской Стаса дым стоял коромыслом. Хозяин, в роскошном атласном халате, измазанном засохшим гипсом, ораторствовал, держа в одной руке ополовиненную бутылку французского коньяка, в другой — изрядно увядший лимон.
— Я — художник, вы понимаете, я артист! — орал он, размахивая лимоном, не смущаясь тем, что никто его не слушает. — А чем я занимаюсь? Полторы тонны черного гранита! Я вам клянусь, полторы тонны! Мы фундамент под памятник залили бетоном М-500, там почва на кладбище болотистая, оседает. Отгрохал я ей памятник — загляденье, мурашки по коже, просто двадцать шесть бакинских комиссаров… А она мне — покойник не похож. Я ей, понятно, объясняю, что когда ваяешь с фотографии, то полного сходства быть не может. Вот Бернини делал бюст Ришелье по портрету Шардена. Бюст козырный, что там. Но все сказали — не похож! А вы говорите… Я ей объясняю, конечно. Мадам, говорю, если вы, на будущее, хотите, чтобы покойник был похож, то приглашайте меня заранее, я сделаю этюд. А она плачет, как ненормальная. Устал я от этих вдов…
Под эти разглагольствования в мастерской безмолвно появилась Дина. Плоское белое лицо, синяя родинка на подбородке, похожая на пятно краски, рыбьи глаза за круглыми стеклами очков, манерный тягучий голос. Где можно было обойтись пятью словами, Дина произносила двадцать. Ее знали, как оказалось, все, но никто не знал толком откуда. Неизвестно, чем она занималась, где жила, как добывала средства к жизни. Дина кочевала по московским мастерским, выныривая то в одной, то в другой компании знакомых Александры, и везде примелькалась со своими манерными ужимками, разговорами о прекрасном и папкой «с работами». Работы эти она предъявила Александре в первый же вечер их знакомства. Художница заинтересовалась — настолько они оказались ужасны.
— Я работаю в стиле наив, — томным, уходящим, казалось, обратно в горло голоском пролепетала Дина и раскрыла папку. — Я не люблю классическую живопись.
— Наив — очень сложный стиль, — через несколько минут ответила Александра. — Собственно, это и не стиль. Это большой природный талант плюс самостоятельное постижение законов живописи. Если мы видим плоды того и другого — перед нами действительно наив. Академисты тоже пишут наив, но это всегда видно.
Она говорила просто, чтобы говорить, потому что испытала нечто вроде шока, просмотрев «работы». Это была мазня ученика пятого класса обычной общеобразовательной школы, та мазня, которую ребенок, лишенный всяких навыков и задатков, вымучивает из себя на уроке рисования. Но эти рисунки были хуже уже потому, что было видно — их сделал взрослый человек.
— Я планирую повесить выставку, — лепетала Дина. — Мне обещали посодействовать. Да, и вы не знаете, среди ваших знакомых никто не хочет брать уроки живописи? Я могу давать уроки. Все виды материалов, все техники.
— А где вы учились? — Александра смотрела на собеседницу почти с восхищением.
— Ах, я сама… Вообще-то, я хореограф. Ну, Ван Гог и Модильяни тоже ведь нигде не учились.
Дина уплыла со своей папкой очаровывать новых поклонников, а Александра, подойдя на прощание к Стасу, спросила, что это за явление.
— А, Динка? — прогудел он, основательно приложившись к бутылке. Коньяка оставалось чуть-чуть. Лимон исчез. — Хорошая девчонка. Не понравилась тебе? Да, мазня у нее жуткая, но не убивать же ее за это… Что-то мне кто-то говорил, что она трудно живет… Чуть не в подвале. Может, и с головой нехорошо… Но, знаешь, мне кажется… — последовал очередной грандиозный глоток. — Что она все-таки в чем-то талантлива. Просто я никак не пойму в чем!
С того вечера Дина несколько раз появлялась в поле зрения Александры. Неизменно она бывала в хорошем расположении духа, всем говорила только приятное, готова была услужить, чем только возможно, и всегда носила с собой папку «с работами», которые собиралась «повесить» на очередном загадочном вернисаже. Работала она где-то на складе уборщицей, жила где придется. О том, что для нее наставали особенно крутые времена, Александра узнавала, когда Дина звонила и просила сдать в ломбард очередную заветную безделушку. Это было обычное советское золото, давно вышедшие из моды серьги, колечки и кулоны.
— Да ты сдай сама, я тебя отведу в нормальный ломбард, — предлагала Александра, очень не любившая поручения такого рода.
— Нет, нет, нет, — лепетала Дина. — Я так боюсь этих людей… Я слова не смогу сказать, они еще подумают, что у меня краденые вещи…
И пока Александра торговалась, Дина всегда ждала на улице.
…Вот и сейчас, выслушав первые невнятные восторги в трубке, художница услышала многословно смиренное:
— Сашенька, голубчик, для меня это так тяжело, а для тебя ничего не стоит… Я хочу похитить полчаса твоего времени… Нужно сдать колечко. Я понимаю, понимаю, что страшно отвлекаю тебя, но мне не к кому больше обратиться.
— Хорошо, — Александра взглянула на часы. — Только давай прямо сейчас. Пойдем на Лялину площадь, там цена лучше. Золото?
— Да, да… — залепетала Дина. — А где эта площадь, я не найду, конечно…
Навигатором Дина не пользовалась.
— Хорошо, угол Покровки и Покровского бульвара, под памятником Чернышевскому. Ближайшая станция «Чистые пруды».
— Я не…
— Хорошо! Театр «Современник», на ступеньках. Найдешь?!
Где «Современник», Дина знала. Не запоминая названий московских улиц, она отлично находила все места, куда ее пускали по контрамаркам. Обычно поклонница наива носила в кармане целую пачку билетов и скидочных купонов, которые ее развлекали, кормили и даже иногда поили. Она олицетворяла собой целую городскую субкультуру, которая зарождается в мегаполисах и паразитирует на их излишках. Эти люди живут почти без денег, почти ни в чем себе не отказывая.
