— Отойди, — сухо приказал за его спиной Олег. — Я сам.
— Нет, я!
— Не ерунди, мало ли, что там.
— Что надо, то и там.
Тимур вытащил из ниши маленькую металлическую коробочку.
— Дай! — Олег выхватил ее у парня и отвернулся, закрыл собой. Мало ли, что там.
— Это что? — в руке он за шнурок, как мышь за хвост, держал нечто, напоминавшее спортивный свисток.
— Это они! Документы! — Тимур выхватил «свисток», перемахнул через низкую оградку и бегом понесся по тропинке к поселку.
— Не поедешь.
— Поеду!
— Не поедешь.
— Поеду! Поеду!
— Слушай, ты дурак, да?
— Да!
— Оно и видно.
Олег был спокоен, как удав, и настроен решительно.
— Ты меня свяжешь, что ли? — кипятился Тимка.
— Это мысль.
— Дурак!
— Сам дурак.
Олег поднялся и направился к выходу.
— Посиди, остынь.
— Ты куда?
— За веревкой, блин!
Он вернулся через несколько минут, мрачный и сосредоточенный.
— Собирайся. Быстро, — бросил он Тимуру.
— Что так? — зло процедил парень.
— Мать твою…
— Материться будешь?
— Мать твоя в аварию попала.
У Тимура потемнело в глазах и пол ушел из-под ног. Он только слышал, как все же матерится Олег, на которого он рухнул.
79
Маше Рокотовой снилась узкая каменистая тропинка, вьющаяся по-над морем. Сводчатым потолком сплетались над ней цветущие ветви кизила и скумпий. Внизу, в резных прогалинах, россыпью чистых изумрудов сияло море. Небо было молодым и удивительно свежим, будто отполированным на Первомай. Под ногами порой шуршит гравий. Она разве идет по этой тропинке? Кажется, действительно идет…
Зеленый коридор повернул вправо от моря, и широкими воротами открылась поляна, словно зала с высоченными колоннами сосен, держащих на своих могучих ветвях хрустальное небо.
В этой зале, как в чудесной шкатулке, покоилось тихое кладбище. Да-да, именно покоилось. От всего здесь веяло удивительным умиротворением и смиренной тишиной. Полупрозрачные тени от сосновых лап, как кружевные накидки на ветру, колыхались на скромных памятниках. Маленькие гробнички устилал мягкий темно-зеленый мох с крохотными звездочками печальных цветов.
Кладбище слушало море. Море шумело под обрывом. Смотришь туда — и голова кружится. Хочется наклониться над обрывом и… Остаться здесь хочется. Если уж суждено умирать, то хочется покоиться здесь, а не лежать в бескрайнем мегаполисе Игнатовского кладбища, продуваемого всеми ледяными ветрами, где равнодушные могильщики долбят и долбят мерзлую землю зимой, разгребают чавкающую жижу осенью и кладут, кладут… Новых и новых, молодых и старых, по десятку, а то и по два в день.
Ей стало так холодно, что она кожей почувствовала ледяной кладбищенский ветер, унесший ее сон об изумрудном коридоре и сосновой колоннаде.
А действительно, холодно. Сквозняк. Маша открыла глаза. На этот раз легко, словно выспалась, отдохнула. Только сквозит безбожно. Окно открыто настежь. Мужчина у окна стоит спиной к ней. Ильдар?
Маша снова внутренне сжалась, готовая наброситься на него с обвинениями, как только он обернется.
Он обернулся. Против света было плохо видно, и все-таки это был не Ильдар. Вовсе не Ильдар, а вовсе и — Остап. Остап!
Он приехал и все поправит! И все объяснит, и защитит Кузьку, и найдет Тимку! Из ее глаз потекли слезы.
— Проснулась, — констатировал Остап. — Тебе фамилия Саркисян о чем-нибудь говорит?
Ничего себе вопросец! Ни как себя чувствуешь, ни где болит, ни как дела… Саркисян! С ума сойти!
Маша собралась с силами и даже смогла сдвинуть брови.
— Ни о чем не говорит. Это кто?
— Железный Феликс в пальто! — радостно сообщил Шульман. — Фээсбэшник наш.
— Ваш?
— Наш. Пациент Цацаниди.
Маша застонала и снова закатила глаза. Опять этот Цацаниди! Ни покоя от него, ни отдыха.
— Э-э, сама кашу заварила, сама расхлебывай. А то ты, значит, в постели лежишь, а мы с Маринкой отдувайся! Нам знаешь, как влетело. А ты тут…
— Хочешь, махнемся, — зло сказала Маша.
— Ладно, не злись.
— А ты не наезжай! За что вам влетело? От кого?
— Вот от Саркисяна и влетело. И от начальства его. И от нашего начальства тоже. Они там давно Цацаниди с товарищами как организованную группу разрабатывают, Саркисяна еще при жизни академика внедрили как кандидата на операцию. А теперь Цацаниди умер, пришлось все сначала начинать, за другие нитки тянуть. В ФСБ как только узнали, что мы тоже с пациентами копаемся, наслали Саркисяна к Маринкиному шефу. Тот и рапортом грозился, и…
— Ее наказали? — испугалась Маша.
— Сейчас! На то у нас и есть свое начальство, чтоб, кроме него, нас никто не кусал. Маринкин начальник сказал, что дело она давно ведет, хотя она только полчаса, как ему доложилась. В общем, прикрыл ее, но сам потом всыпал по первое число.
— А у меня Кузьку украли, — перебила Маша. — Его, правда, уже нашли, только его так били!.. Его-то за что?
— Успокойся… Все уже позади, правда, — он сел возле кровати и взял Машу за руку. — Я все знаю. Ты не беспокойся, поправится твой Кузя. Хорошо, девочка эта подвернулась, внимание обратила, номер машины запомнила.
— Девочка?
— Да, она и позвонила твоей знакомой, когда плакат над дорогой увидела.
— А Тимур?! Тимура нет! — не успокаивалась Маша. — Вы его арестовали?
— Кого? Этого парня, который Кузю охранял?
— При чем тут парень! Вы Ильдара арестовали?
— Какого Ильдара?
Шульман так неподдельно удивился, что Маша поняла: они ничего не знают и все делают не так!
— Остап, это Ильдар Каримов, мой бывший муж, стоит за Стольниковым! Это он разработал для Цацаниди прибор. Все именно так, как написал мне Елабугов: фирма, медицинское оборудование, у него завод в Переславле… Он похитил Кузьку, вернее, приказал похитить, а теперь думает, что нигде не засветился, и заявился ко мне сюда! А сам понял, понял, что на меня проще нажать через Тимура, это я ему сама сказала. Он забрал Тимура и теперь ждет, когда я оклемаюсь, когда все уляжется, и тогда он снова… Он и меня собирается убить, когда добуду документы. Я сама слышала, как он приказал выкинуть мой труп на помойку!
— Маша, ты говоришь глупости.
