– Да.
– Что в вашем понимании «любовь», Ричард?
– А в вашем, доктор?
Фредерик имел собственную тактику беседы с людьми, чьи болезни были невидимы глазу, но несомненны для слуха. Если его о чем-то спрашивали, он всегда предпочитал отвечать четко и правдиво. Важно было, чтобы его собеседник чувствовал себя на равных с доктором, но данный собеседник, по мнению Фредерика, не страдал какой-то глубокой болезнью, раздражителем и разрушителем «Я», жившего под его кожей. И если эти беседы будут продолжаться в том же духе, что и сейчас, то доктор Браун признает своего больного совершенно здоровым. И не забудет упомянуть о наличии незаурядного склада ума.
– Любовь – это состояние, при котором человек не способен видеть другого в точных и явственных деталях, каким его видят все окружающие. Например, некий Уильям не видит кругов под глазами у своей возлюбленной и не чувствует запаха ее немытых волос.
– Как сухо, – засмеялся Ричард Ло, разговаривавший с Фредериком лежа на боку. – А вы чувствуете запах грязных волос своей возлюбленной, доктор Браун? – Ричард Ло помолчал и добавил: – Вы вообще когда-нибудь любили?
– Да.
– И чем закончилась ваша любовь?
– Сыном, – спокойно ответил Фредерик.
– Сыном или на сыне она закончилась?
– Теперь ваша очередь ответить на мой вопрос, Ричард. Вы играете в одни ворота, позвольте и мне коснуться ногой вашего мяча.
– Пожалуйста. Вы спрашиваете, что такое любовь, у автора любовных романов? Да откуда ему об этом знать? – Пациент засмеялся еще сильнее прежнего, только эти внезапные приступы зловещего смеха вызывали у Фредерика небольшие сомнения относительно здравости ума своего собеседника.
– Странно. Вы же пишете о любви.
– А вы изучаете душевнозаблудших, доктор. Но вы ведь не относите себя к ним.
Фредерик хотел было ответить, но Ричард Ло его перебил.
– Или относите? Ведь согласитесь, что хладнокровие и безразличие к чувствам других людей – это один из симптомов шизофрении.
– Вы хорошо осведомлены, Ричард… Это так! Но если брать за основу только этот симптом, то каждого третьего прохожего можно смело брать за руку и вести к нам в лечебницу. Как вы здесь оказались, Ричард? Насколько мне известно, вы – знаменитый писатель, и вашему читателю вас, должно быть, не хватает.
– Моему читателю не важно, где я нахожусь, ему важно, чтобы я писал.
– А вы пишете сейчас?
– Конечно. Я не могу не писать.
– Каким образом вы пишете?
– Я пишу, держа в правой руке шариковую ручку. Но не стану язвить, доктор Браун, сейчас я пишу в кафе под названием «Хобот альбатроса» на печатной машинке Brother CE-50. Хорошая вещь, скажу я вам. Я нахожусь в Риме, на одной из центральных шумных улиц. Я сижу в уличном кафе, а мимо моего столика проходят люди самых разных национальностей – евреи, индусы, темнокожие американцы. Вы знаете, что кожа негров – мягкая и приятная на ощупь? А? Китайцы… В двухстах метрах от меня на саксофоне играет коренастый мужчина лет тридцати, в его шляпу бросают монеты. Немного ближе какая-то азиатка рисует на асфальте цветными мелками, к моему большому сожалению, что именно она рисует, я не вижу из-за своего столика. Чтобы сказать больше, мне придется встать и сделать хотя бы десять шагов по направлению к ней. Но я этого делать не стану, мне сейчас очень удобно на моем месте, в воздухе пахнет табачным дымом, свежезаваренным кофе и дохлой собакой, лежащей у бордюра напротив моего кафе. Да, Рим совсем не изменился… Совсем!
– Очень интересно. Могу ли я взглянуть на вашу печатную машинку, если, конечно, позволите.
– Нет.
– Почему? – сделал удивленный вид Фредерик.
– Потому что вы сейчас находитесь в клинике для душевнобольных, доктор.
Наступила странная и неловкая пауза.
– Вы вчера перед моим уходом сказали, что я не уделил должного времени вашему миру. Я готов изучить ваш мир сейчас, Ричард. Расскажите мне, как выглядит кафе «Хобот альбатроса»…
– Оно совсем не выделяется среди других уличных кафе. Несколько столиков, если хотите, я могу даже подсчитать для вас их точное количество в этом кафе. Один. Два. Пять… Восемь, если считать вместе с моим. Итак, восемь столиков, все заняты, если бы вы захотели побывать вместе со мной в этом кафе, так вам, доктор Браун, попросту не хватило бы места. Я занял одиночный столик в самом отдаленном углу этого заведения, здесь достаточно уединенно, если не брать в расчет итальянца, сидящего недалеко от меня, он много курит, и весь дым идет мне в лицо. Мимо проходят люди и разговаривают на разных языках, чаще всего я слышу итальянскую речь, много также французов, греков и арабов. Вот слышу еще сербский, но понимаю плохо, я удовлетворительно владею только пятью языками, хотя знаком практически со всеми, но это не важно, доктор. Я писатель, и моей образованности не стоит удивляться.
– Что вы себе заказали, Ричард?
– Несколько минут назад я допил кофе с виски.
– Как кофе?
– Неплох. Бывает лучше и хуже, как и с людьми. Виски слишком слабый, разбавленный, а впрочем, это Рим. Я стучу клавишами своей машинки достаточно громко, но не привлекаю посторонних взглядов. Знаете почему, доктор?
– Потому что на улице слишком шумно.
– Правильно. Никому нет дела до меня, внешность у меня незапоминающаяся, и мое лицо вряд ли кто вспомнит в этом городе.
– Опишите себя. Как вы выглядите, сколько вам лет, какая одежда сейчас на вас.
Это уже была не простая беседа, а настоящий сеанс психотерапии. Фредерик погружался в глубины души пациента, лежавшего перед ним.
– Мне восемьдесят лет. Мои волосы – белые, мои брови – тоже белые и густые, у меня белые даже глаза. Мои руки дрожат не так сильно, как у Гарри, пальцы уверенно стучат по знакомым клавишам. Я пишу пьесу «Родимое пятно». Меня вдохновляет не Рим, нет, меня вдохновляет молодая особа в красивом платье с родимым пятном на оголенной шее, итальянка лет двадцати. Она сидит в середине кафе за столиком рядом с каким-то неуместным типом, итальянцем, плохо одетым. Конечно же, красит мужчину не одежда, но женщина всегда обращает внимание на то, дорого мужчина одет или нет. Так вот, я страдаю провалами в памяти, у меня обнаружена болезнь Альцгеймера, да, это не раковая опухоль, доктор, но доставляет немало неудобств. Вот ты сидишь, отдыхаешь в кафе и пьешь кофе. А когда ставишь чашку на стол, то забываешь, где ты и почему у тебя такие морщинистые руки, почему они в коричневых пятнах и что это за суета вокруг тебя, что за город такой, в котором температура воздуха выше тридцати и где задыхаешься, даже сидя в тени.
– Когда у вас обнаружили болезнь Альцгеймера?
– Не помню когда.
– Вы мне врете сейчас?
– Нет.
– Вы пишете пьесу о женщине, она ведь пустышка, дешевка. Согласны?
