И на второй день после выхода на работу из декретного отпуска, когда ее муж, доктор Фредерик Браун, остался дома из-за легкого насморка и хронической затяжной усталости, в тот снежный февральский день Мэри забрала Дона из яслей. Села за руль своего личного автомобиля и разбилась насмерть вместе со своим двухлетним сыном, когда выезжала из-за поворота и не заметила на главной дороге грузовик, мчавшийся на высокой скорости.
Мгновенная смерть. Их даже не реанимировали, а отвезли прямиком в морг. Когда ближе к обеду зазвенел телефон в гостиной их теплого дома, Фредерик принимал горячий душ и не спешил поднять трубку.
Он мысленно сказал себе: «Перезвонят!» И, разумеется, ему перезвонили, когда он вышел из ванной.
В тот снежный зимний день в ушах Фредерика (нет, тогда еще не Фредерика) зазвенело с такой силой, что, казалось, сначала лопнут барабанные перепонки, а затем пойдет кровь из носа, но кровь не спешила идти. В тот, запертый в глубинах себя, день, доктор упал после морга на белое покрывало и сжимал изо всей силы белую, хрустевшую в ладонях вату.
Он опознал свою семью.
Прошло восемь лет…
Глава девятая
Доктор Браун, как и всегда, этим прохладным и ничем не примечательным утром не услышал тихих шагов Мэри, когда она покидала его. От нее осталась только вмятина на подушке и запах ее молочного тела. Женщина покидала его каждое утро так тихо, словно ходила не по деревянному полу, а по воздуху.
Дон проснулся немного раньше отца, он залил шоколадные хлопья свежим молоком, как и всегда, позавтракав в полном одиночестве, а затем не спеша собрал портфель, оделся и покинул дом.
Фредерик лежал в теплой постели и думал, как Дон, последовав его вчерашнему совету, возможно, получит сегодня неописуемое наслаждение, наблюдая за реакцией Джиа.
«Неужели это дитя – и вправду скала? – подумал Фредерик. – Ну вот, сегодня и проверим».
Доктор Браун испытывал самое настоящее удовольствие, какое только можно в жизни испытать, разговаривая со своим сыном по вечерам и давая ему дельные советы.
Мэри испытывала самое великое блаженство, когда лежала в тепле с любимым человеком.
Санитар Гарри, приходивший в клинику раньше всего персонала на полтора часа, открыл центральный вход лечебницы своим собственным ключом, а затем поднял тяжелое тело мужчины, как всегда, уснувшего под этой дверью, и отнес человека внутрь.
Он прекрасно знал, что доктора Брауна ни в коем случае нельзя будить, так как это могло привести к самым нежелательным последствиям. В своем выдуманном мире доктор Браун сейчас находился в своем доме, в своей теплой постели, рядом с любимой Мэри. Гарри тащил Фредерика через весь длинный коридор в его личный кабинет, который доктор занимал пока еще меньше недели, сажал за его личное место, а именно, за белый деревянный стол, на котором стояли горшок с кактусом, стеклянный стакан с водой и лежала история болезни безымянного пациента.
Доктор Браун перевелся из другой лечебницы под предлогом желания занять место главного врача, но настоящей причиной его переезда в этот новый дом было, несомненно, лечение, которое там не увенчалось особым успехом.
Никто Фредерику не запрещал быть доктором Брауном. Никто психиатру с дипломом, который пытался несколько лет назад покончить жизнь самоубийством, перерезав сонную артерию осколком разбитого зеркала, не мешал лечить пациентов. Но только особенных пациентов…
Фредерик был человеком достаточно уравновешенным и спокойным, а потому не доставлял никаких хлопот другим докторам, в чьих душах не таились ни дьявол, ни тьма, ни страшная ложь относительно этого мира. Доктор Браун среди деревьев себя чувствовал то деревом, то человеком.
Но кто-то постоянно качал его лодку, пытаясь заставить его заглянуть туда, куда он всей своей дрожащей сутью, скрытой за толстым слоем железа и камня, боялся заглядывать. И в этом тумане Фредерик мог передвигаться еще достаточно долго, если бы вчера его не попросили потрогать снег. Это стало точкой невозврата…
– Здравствуйте, Безымянный, – доктор Браун отверг вчерашний приказ доктора Стенли зайти в его кабинет перед началом обхода. Фредерику очень не нравилось, когда ему приказывали.
– Здравствуйте, доктор Браун, – ответила тьма, носившая за темной повязкой человеческое лицо.
– Я потрогал снег…
Доктор Браун перевел взгляд на вазу с живым тюльпаном, который в этой сырой и холодной камере еще не погиб, а затем посмотрел на оловянного солдатика, который верно охранял каплю живого и дышащего в этом ледяном и непригодном для жизни месте.
– И какой он на ощупь, доктор?
– Он звонкий, Безымянный, понимаю, что это звучит абсурдно, но снег на ощупь звонкий… Что с ним не так?! Ответьте, пожалуйста, если вы знаете ответ на этот вопрос.
– Я знаю ответ, доктор, но не могу ответить вам прямо.
– Почему?
– Потому что вы знаете ответ на этот вопрос, но сопротивляетесь ему. Давайте я лучше отвечу вам на другой вопрос, собственно, с которым вы ко мне недавно и пришли – кто я такой!
Доктор Браун затаил дыхание, и в этой гробовой тишине каждое слово его собеседника сейчас звучало, как гром.
– Я – человек, который не имеет права говорить прямо! Я могу лишь намекать и выстраивать ассоциативный ряд из обыкновенных повседневных предметов, чтобы они говорили вам за меня. Но лично я, доктор, не могу позволить себе сказать вам все прямо, и у меня есть на то серьезные причины.
– Что это за причины, Безымянный?
– Одна из них – это то, что мое слово может вас уничтожить полностью, доктор Браун. В моих руках сейчас серьезное оружие, которое я держу при себе незаряженным, это – правда.
– Какую правду вы знаете обо мне, человек?
Доктор Браун всей своей сущностью понимал, что стоит сейчас не перед человеком, а перед бездной. Он этого не знал, нет, он это почувствовал на уровне инстинктов, такое случается, когда, например, человек собирает грибы и вдруг чувствует где-то в солнечном сплетении приближение опасности, какое-то ранее неизвестное ему чувство внезапно приходит к нему и приказывает быть внимательным. Грибник, прищурив глаза, начинает внимательно смотреть себе под ноги, ожидая опасности на земле, а в это время позади раздается громкий треск, и сосна, стоявшая метрах в тридцати вдруг валится прямо на него.
И последнее, что успевает почувствовать человек перед своей кончиной, то самое приближение опасности, взгляд бездны. Вот именно это ощутил только что на себе доктор Браун, разговаривая с Безымянным.
– Я уже пытался вам намекнуть за партией, доктор Браун, но вы меня не услышали. Вы запираете свою боль в себе.
– С того момента, как вы выиграли у меня в шахматы, в моей жизни все изменилось. Я последовал вашему совету и нашел в себе ту, запертую любовь к собственной семье.
