Главный врач развернулся, чтобы уходить, но Фредерик положил ему руку на плечо.
– Приручили? Вы думаете, что вы сейчас говорите? Она что, собака, по-вашему, чтобы ее приручали?
– К чему эти восклицания, жесты и чувства, доктор Браун? Вы что, пришли в театр или читаете роман? Что с вами такое, Фредерик, встряхнитесь!
– Я не согласен с тем, что мне нельзя навещать миссис Норис. Вы не вправе этого запретить.
– Я – нет, – спокойно ответил доктор Стенли. – А директор может.
– Я пойду к директору и…
Главный врач вытащил из кармана своего халата лист бумаги, аккуратно сложенный вдвое, и протянул своему собеседнику.
– Что это?
– Прочтите.
«Я лично запрещаю вам, доктор Браун, посещать пациентку миссис Норис. В причины вдаваться не буду.
Директор. Дата и подпись».
– Понятно, – Фредерик отдал обратно лист.
Доктор Стенли как-то по-злому улыбнулся и довольно положил этот лист обратно в карман. Любил этот коротышка, когда все делают так, как сказал он.
Фредерик еще ни разу не встречался с директором, но уже успел его заочно возненавидеть. А что, старая школа. Старые порядки. Все логично.
– Пусть будет так.
– Конечно, так и будет, доктор Браун. Ведь вы не хотите вылететь отсюда, как пробка из бутылки шампанского?
– Чтобы вы выпили за свое здоровье и процветание? Да ни за что в жизни, – ему захотелось смачно плюнуть своему собеседнику в лицо, но пока доктор Браун решил безобидно съязвить. Оставить плевок при себе, пока не придет время.
Конечно, он мог сейчас сказать этому хамоватому выскочке, вообразившему себя Господом Богом в этой больнице, что от лечащего врача миссис Норис толку столько же, как от ваты при лепре.
Но если он сейчас расскажет о том, что миссис Норис желает покончить жизнь самоубийством, то ее тут же переместят в палату для буйных. Где нет окон, а стены обиты войлоком. Куда не приносят ни телевизор, ни радио, ни какую-либо растительность, которая могла бы напоминать пациенту о жизни. Напоминать человеку в смирительной рубашке с кляпом во рту, что мир находится не в этой комнате, а за ее пределами.
И, скорее всего, доктор Браун предпочел бы, чтобы старуха выпрыгнула в окно и свела счеты с жизнью, чем оказалась с его безымянным подопечным в одном положении.
– Ладно, пусть будет по-вашему. Но не думайте, доктор Стенли, что вы сможете перекрыть кислород тому, кто изо всех сил стремится дышать.
– Хватит философии, занимайтесь своим больным, доктор Браун. Всего хорошего.
Ах, да, кстати… – Главный врач уже начал было уходить, но вновь остановился и развернулся к своему собеседнику:
– Если я еще раз услышу от вас, что вы позволяете себе страдать за своего или чужого пациента, то я лично подам директору рапорт, чтобы вас списали по профнепригодности. Психиатр не должен чувствовать, он должен анализировать и принимать решения. Этому вы должны были обучиться или не обучиться еще в колледже. Вам понятно, доктор Браун?
– Мне предельно понятно, доктор Стенли. Позволите мне незамедлительно направиться к своему пациенту?
Мужчина в толстом панцире ничего не ответил, а только поправил вечно сползающие с переносицы очки и ушел в палату миссис Норис.
«Ничего, я зайду к вам немного позже, муза Адольфа Добельмановича».
И Фредерик подавленно направился в конец коридора, чтобы подняться на последний этаж к своему законному пациенту, следуя методу абсолютной концентрации на одном-единственном человеке.
– Здравствуйте, Безымянный, – сказал доктор Браун, когда переступил порог палаты тридцать шесть и уверенно уселся на свой личный стул.
В ответ – тишина. Безымянный лежал на правом боку и ровно дышал. Невозможно было разобрать, спит он сейчас или бодрствует.
У ног доктора Брауна лежала та самая шахматная доска с деревянными фигурами. Взглянув внимательнее на доску, Фредерик увидел вчерашний шах и мат. Все фигуры стояли на своих местах, их никто не трогал.
– Может быть, сыграем еще одну партию, Безымянный?
В ответ – снова тишина и ровное дыхание пациента.
– Вы будете играть опять белыми?
И на этот вопрос Безымянный не дал ответа. Он сегодня почему-то не шел на контакт.
– Я хочу отыграться, Безымянный, слышите меня?
И тут прозвучал голос – Фредерик аж вздрогнул от неожиданности.
– Вы уже выиграли, доктор. В ближайшее время вы получите ответ.
– На какой именно вопрос я получу ответ?
Тишина. Снова ровное дыхание Безымянного и интригующая, разрывающая любопытством душу тишина.
– Что за вопрос, скажите? – повторил уже громче доктор Браун, но его пациент ничего не ответил.
Фредерика это игра в догадки сильно утомила, он встал со стула и направился к выходу.
– У меня много времени, я охотно подожду, – сказал, обернувшись к своему пациенту, доктор Браун перед тем, как покинуть палату. Краем глаза он заметил на столе, возле вазы с цветами, маленький предмет, которого вчера там не было.
Он изо всех сил напряг глаза, пытаясь рассмотреть этот странный предмет, но ему этого сделать не удалось. Освещение в комнате было плохое.
Доктор Браун подошел ближе к столу и теперь ясно рассмотрел у вазы маленького оловянного солдатика, который раньше стоял в углу комнаты.
«Зачем Гарри его туда поставил?» – задумался Фредерик и решил спросить об этом у санитара при первом же случае.
– До встречи, Безымянный.
Вновь – тишина.
Доктор вышел из палаты, закрыл ее на ключ, а затем заглянул в соседнюю дверь, из которой лился свет.
Уильям Бах стоял и смотрел в окно. Доктор Браун не заметил в его ушах наушников, а потому решил зайти и поприветствовать молодого человека.
– Доброе утро, Уильям.
– Доброе утро, Фре, – сказал юноша, по-прежнему продолжая смотреть в окно. Фредерик уже успел привыкнуть к такому довольно странному типу общения, когда собеседник избегает смотреть в глаза.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. А вы?
– Замечательно. Сегодня необыкновенно солнечный день. Не хочешь выйти на улицу и прогуляться по свежему морозному воздуху?
– А? Что? – Уильям как-то странно отреагировал на это вполне нормальное и естественное предложение.
– Не хотел бы ты выйти на свежий воздух, Уильям? У тебя в комнате душно, твоему мозгу не хватает кислорода. Если ты будешь выходить на улицу хотя бы два раза в день, то начнешь чувствовать себя гораздо лучше и будешь крепче спать.
– Мне здесь хорошо. Мне не душно.
