У этих детей возникают трудности в развитии речи, они необщительны и зачастую не заводят друзей. Их моторика, речь, скованность, как бы тебе сказать…
– Они тупые, да?
– Не совсем. Точнее, вовсе нет, Дон! Тупые – это такие, как… Которые смотрят, но не видят. Которые слушают, но не слышат. А аутисты – они все видят и слышат, только по-своему.
– У нас в классе такой парень был бы изгоем, – сказал Дон. – Мы все должны держаться одной компанией, в одиночку не выжить.
– Я знаю, потому аутистов не отдают в школы. Их обучают на дому, а если семья бедная или неблагополучная, то их отдают в больницы.
– К сумасшедшим?
– Да.
– А есть же больницы для нормальных? Почему не туда?
– Потому что там, Дон, лечат нормальных, а затем их отпускают домой. А у нас что-то вроде курорта, где можно лечиться сколько угодно, – Фредерик улыбнулся. Особенно радостно ему было оттого, что он наконец оторвал, казалось, намертво прилипшего к коже доктора Брауна.
– Понятно.
– Так вот, этого молодого человека зовут Уильям. У него на подоконнике стоит горшок с хризантемой, а по всей комнате развешаны его фотографии. Сегодня утром я зашел к нему и поздоровался, мы разговорились, но общались не так, как сейчас с тобой, а по-другому.
– Как это?
– Мы сейчас смотрим друг другу в глаза. А с Уильямом мы общались, глядя на фотографии перед собой, а не в глаза.
– Почему, па?
– Потому что ему так комфортно. А его комфорт – это то, чего нарушать нельзя. Если бы я подошел сегодня к нему ближе и стал перед ним, заглядывая ему в глаза, то такой жест с моей стороны расценивался бы им как удар.
Аутистам очень трудно установить зрительный контакт, проще говоря, Дон, смотреть людям прямо в глаза. Но у них очень хорошо развито периферическое зрение, то есть боковое. Поэтому нам с Уильямом сегодня не составило большого труда разговаривать, глядя только на фотографии перед собой.
– Они странные. Да, таким бы трудно в моем классе пришлось, – снова повторил Дон.
– Они своеобразные, главное, не нарушать их привычный график, не трогать без спроса их вещи и не заставлять смотреть в глаза. Общаясь с Уильямом, я заметил, что он очень интересная личность, которая видит мир без прикрас, но в то же время его мир отличается от нашего. Когда он говорит, то возникает такое чувство, словно мы с ним живем в параллельных мирах, которые никак не пересекаются между собой. И самые простые истины из уст этого юноши кажутся каким-то удивительным открытием. Знаешь, Дон, это как смотреть на мерцающие серебром огоньки звездного неба, но только темного полотна, на котором они мерцают, не замечать, а лишь сами звезды; это как смотреть на воду и не видеть помутнения или того, как вода меняет свою структуру, скорость при сильном течении, не видеть ни рыб, ни камней под водой, ни песка, а только воду и ничего, кроме воды; это как смотреть на человека и видеть его таким, каков он на самом деле, видеть красоту и изъяны, видеть абсолютно все, видеть настоящее лицо и не строить иллюзии относительно него. Это ведь нам с тобой кажется невозможным, правда? Ведь мы можем фокусироваться на многих вещах одновременно в отличие от них, аутистов.
Потому нам с тобой, дружище, вода в водоемах представляется мутной, волнистой, с оттенком рыб, песка и всего, что в ней переливается. А для Уильяма вода – это прозрачная жидкость в спокойном состоянии. Бесцветная, невидимая, как воздух. Только мокрая и холодная в отличие от воздуха.
– Ого, а он знает, что он ненормальный, или нет?
– «Там, где все горбаты, прекрасная фигура становится уродством». Так сказал Оноре де Бальзак. Он был писателем, не психиатром, но необязательно быть психиатром, чтобы видеть человеческую суть. Его выражение я бы применил к своему пациенту Уильяму.
Кстати, Дон, ты читаешь книги?
– Нет.
– Почему?
– Я ненавижу книги, они скучные. И все взрослые их почему-то заставляют читать.
– А хочешь, я тебе принесу интересные книги, но не стану заставлять их читать? Я их просто оставлю на твоем письменном столе, а читать их или нет – это твое дело. Можешь к ним вообще не прикасаться, я не стану по этому поводу огорчаться.
– Правда? – возрадовался Дон такому заявлению.
– Слово даю. Я принесу тебе «Дети капитана Гранта» и «Пятнадцатилетний капитан», а если вдруг ты решишь просто так их открыть, поискать картинки, то со временем я принесу еще «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна».
– Ладно, но не думай, что я их буду читать. Хорошо?
– Мы же договорились. Можешь ничего не читать. Но я тебе скажу, как взрослый, что читать книги интересно, но только те книги, которые подходят тебе.
Нам прививают ненависть к литературе из-за того, что с самого детства приказывают читать то, что нам совершенно неинтересно. Но дайте одиннадцатилетнему мальчику почитать Жюля Верна или Марка Твена – и любовь к книгам останется в его сердце навсегда.
– О боже, как скучно. Не верю, что книги могут быть интересными. Продолжай лучше свою историю, па.
– Хорошо, – улыбнулся Фредерик и понял, как ему не хватало этого разговора с сыном, как он наполняется сам и наполняет собой свое нерукотворное творение, одно из лучших изделий Создателя. Наполняет свое дитя тем, чем полон сам.
– Уильям видит мир прямо, хотя никогда не смотрит прямо в глаза. – Фредерик думал, как рассказать про письмо Уильяму от матери, которое он прочел в его комнате, но потом решил это не рассказывать. – Я хочу его познакомить с одной очень интересной старушкой, ее зовут миссис Норис. А интересна она тем, что по субботам ее навещает Адольф Добель…
Фредерик проговорил с Доном часа полтора, а может быть, даже два, они спустились к ужину, когда мама уже спала. Мэри этим вечером выпила бокал вина, а затем – нежности и хорошенько опьянела, уснув с чудесными светлыми мыслями и с улыбкой на губах.
Фредерик с сыном достали из холодильника готовый ужин, разогрели его и продолжили за трапезой свой диалог. Отец рассказал сыну абсолютно все о миссис Норис, об Адольфе Добельмановиче и счастливой собаке, которой старуха завещает кругленькую сумму и свое старое платье с туфлями в придачу.
Дон затаив дыхание слушал рассказ, а когда они поужинали, то Фредерик неожиданно сказал своему сыну, что любит его, и пожелал ему спокойной ночи.
– Спокойной ночи, па. О наших сантиментах – тсс! Жду тебя завтра вечером. Знаешь, сейчас ты вообще мало похож на робота.
– До завтра, Дон.
И еще раз он обнял его перед сном. И на этот раз Дон не был против.
* * *
Мэри всю ночь проспала у Фредерика на груди, а утром встала тихо, чтобы не разбудить своего любовника, и покинула этот холодный дом, улыбаясь. В это утро она была так же радостна и полна сил, как вчера. Дом больше не высасывал из нее всю энергию и блеклое, угасающее желание жить, он, наоборот, заряжал ее. Этот дом – не стены, не кровать, не крыша над головой, не холод, этот дом – отношение ее мужа к ней. И никогда не смогут муж с женой протопить Дом, если между ними холод.
