Это место оказалось не так просто обнаружить. Оно находилось сразу же за сгоревшим кирпичным домом, но из-за того, что здание было полностью увито засохшими листьями виноградника, оно становилось совершенно незаметным и спрятанным от чужих глаз.
Перед тем как войти внутрь, мужчина заметил в маленьком окне горящую свечу на деревянном столе.
Директор открыл дверь, она заскрипела, как и любая другая дверь, петли которой не сочли нужным смазать…
— Здесь кто-нибудь есть?
Пламя горящей свечи немного освещало комнату, директор осмотрелся, в комнате не было никого. Посередине стояло белое пианино, а на нем лежала женская ночная сорочка нежно-розового оттенка. Справа в конце комнаты, недалеко от окна размещался небольшой деревянный столик с тремя стульями. На нем громоздился проигрыватель, еще времен забытой молодости директора, а рядом валялись пластинки.
Больше ничего в комнате не было. Хотя нет. Еще под окном стояла белая чашка.
«Неужели это не то место? — подумал директор. — Не может такого быть…»
Мужчина подошел к пианино, достал из кармана перчатки и только затем дотронулся до ночной сорочки. Шелк, гладкий и приятный на ощупь шелк.
«Такую сорочку могла носить мисс Лора…»
Директор заметил, что первые три клавиши пианино были сломанными.
«Как на этом инструменте можно играть? Почему его не выбросили?»
— Здравствуйте, директор, — донеслось из-за спины. Мужчина резко обернулся. Если он и был, как считали многие, бездушным куском железа, то сейчас его мотор «заревел» как надо.
У двери стоял молодой худощавый человек, на вид не больше двадцати пяти лет. Ростом Сомелье оказался немного ниже директора, всего на два-три сантиметра. Молодой человек был одет в красивое длинное пальто, качеством куда лучше, чем пальто директора. Обувь начищена до блеска.
От него вкусно пахло. Приятный, мягкий парфюм, легкий аромат вишневых косточек. А еще — гладко выбритое лицо, уверенный взгляд и улыбка. Знаете, такая самонадеянная и надменная улыбка, присущая людям, которые не привыкли проигрывать.
— Люк Миллер. Сомелье…
— Именно так, директор.
— У меня осталось больше суток. Могу я увидеть мисс Лору и мисс Стенли?
— Нет, — улыбнулся молодой человек и сделал ровно один шаг навстречу директору. После чего застыл.
Мужчина с пепельными глазами хотел запустить «маятник», но ему не удалось. Сомелье не смотрел ему в глаза, он смотрел на его подбородок.
— Глаза бывают опаснее, чем черный пояс по карате. Вы меня вспомнили, директор?
— Деревянные крылья и три секунды без четверти…
— Именно так.
Молодой человек сделал еще один шаг навстречу, после чего снова застыл на месте.
— Хотите, я вам расскажу, как мне удалось пробыть в воздухе больше двух секунд? Все дело в вере, директор. Только в вере! Мой отец… Вы уже с ним знакомы, директор, это же он привел вас к орхидеям! В те времена, когда он еще был моим наставником — мистером Рорком, он однажды сказал мне такую вещь: если я смогу убедить себя в том, что пробуду в воздухе хотя бы две секунды, то, прыгая в очередной раз с обрыва, я несомненно упаду вниз… но после этого падения я буду жить с мыслями, что провел в воздухе две секунды. Понимаете?
— Физика, — сказал спокойным голосом директор. — Физика сильнее веры.
— Нет ничего сильнее веры! — ответил ему Сомелье. — Я убедил себя в том, что пробыл в воздухе три секунды без четверти. Оказывается, мне не нужны были деревянные крылья, чтобы совершить невозможное. Мне нужна была всего лишь вера. Ведь всю свою жизнь, директор, я воевал не с отцом, не с материнской нелюбовью, не с предательством брата, а с самим собой. Я — тот самый враг, которого я находил в каждом человеке, встречающемся на моем пути.
— Где мисс Лора и мисс Стенли? Они живы?
— Я лишил жизни обоих за три минуты до вашего прихода, директор.
В ноздри директора ударил запах машинного масла. После этих слов все тело мужчины окутало нечеловеческим холодом.
— Был уговор… — выдавил из себя директор.
— Был уговор, но я передумал. Шутку про скорпиона слыхали? Мне показалось, что самым большим мучением для мисс Лоры было не предвкушение скорой смерти, а игра на инструменте с тремя сломанными клавишами. Удивительный человек мисс Лора, — улыбнулся Сомелье.
— Вы понимаете, Люк, что игра окончена? Что вам не выбраться живым из этого города?
— Предложите мне альтернативу?
— Моя лечебница. Я вас спрячу там, где никто не станет искать. Отделение для буйных…
— Вы хотите меня вылечить, директор? Во второй раз?
— Я хочу поговорить с вами.
— Даже после того, как я убил вашу возлюбленную?
— Мое сердце не знает любви, Люк.
— Я говорил, как и вы. Любить или нет — это не дело химии, не последствие купидоновских стрел. А наш собственный с вами выбор. Мы в силах полюбить самое уродливое существо на всей планете и не чаять в нем души, находя его некрасивость и колкость чем-то удивительным и новым для себя. Другими словами, считать обыкновенное уродство еще одной формой красоты. Но не уродством! Любить красивых просто, когда ты сам красивый. Любить уродливых легче, когда ты красивый, и невыносимо, когда ты уродлив. А когда ты уродлив сам, то любить красивых — словно милостыню на паперти просить. К тому же, когда ты еще и не веришь в Бога. Поэтому, конечно, легче сказать: «Мое сердце не знает любви, Люк!»
— Вы считаете меня уродливым?
— Забудьте, директор. Я просто поделился с вами собственными наблюдениями. У меня было в жизни много женщин, и все проведенное с ними время я наблюдал за ними и за собой.
— …
— Мисс Лора полюбила уродливое существо и восприняла его дефекты как другую форму красоты. Девушка не могла играть с одной сломанной клавишей у себя в палате, но играла с тремя сломанными клавишами для того человека, который ей однажды сказал: «Он вас обязательно найдет. Я берегу ваши розовые красивые губы только для него». И она мне поверила, директор.
— Зачем вы ее убили?
— Что, по дочери мисс Стенли ничего не заболело, директор? «А чему же болеть, — скажете вы, — если мое сердце, не знающее любви, было привязано только к мисс Лоре…»
Молодой человек достал из кармана маленький, но тяжелый револьвер и выстрелил директору прямо в горло.
Тело мужчины грохнулось на пол, как мешок с песком.
— Нет, наверное, лучше остановить любящее сердце, чем остановить сердце того, кого любишь, — сказал Сомелье, перетаскивая труп директора к окну.
На том месте, где несколько минут назад стоял невысокий человек с серыми, как пепел сигары, глазами, располагался вход в погреб.
