— Что вы здесь делаете? Повторяю свой вопрос.
— Я ищу одного высокого мужчину с голубыми глазами. И, вероятно, я его нашел. Позвольте мне повернуться к вам лицом и все объяснить?
— Назовите сейчас хоть одну причину, по которой мне стоит выслушать ваши объяснения, а не вызвать полицию.
— Ваш сын мертв. Это, надеюсь, весомая причина, чтобы меня выслушать?
Человек, стоявший за спиной директора, ничего не ответил на это. Он молчал.
После своего заявления директор не решался заговорить с собеседником первым. Какая-то странная и даже пугающая тишина — словно его собеседник притаился и вот-вот нанесет удар ему в спину.
Но удара не последовало, равно как и любого постороннего звука. Только биение сердца директора, только шум сверчков. Такое чувство, что мужчина исчез…
— Позвольте мне обернуться.
Ответа не последовало. На веранде не происходило совсем ничего. Не было ни шевеления, ни шагов, ни дыхания за спиной.
Мужчина в пальто решил рискнуть и медленно обернулся, чтобы посмотреть, что происходит у него за спиной.
К большому удивлению директора, за спиной никого не было. Только открытая дверь, из которой доносился теплый вечерний ветер. Гостя словно след простыл.
Директор поднял с пола свои вещи, разложил их обратно по карманам пальто. Затем вышел с веранды, закрыл торчащим в замке ключом дверь и положил ключ на место.
Во дворе директор никого не обнаружил. Таинственный гость исчез так же внезапно, как и появился. У человека в перчатках было всего две догадки на счет того, кто это мог быть…
Несомненно, это был человек, знавший, что в серванте хранится золотое ожерелье. Значит — вряд ли любознательный сосед или посторонний человек с улицы.
Это мог быть только отец Миллеров. Или Сомелье.
Директор склонялся к тому, что за его спиной две минуты назад стоял убийца.
Осталось чуть больше двадцати семи часов, чтобы найти мисс Лору живой…
* * *
Люк не знал, кто он. В своем чистом и первоначальном виде. Не исписанный ни матерью, ни отцом, ни братом.
Какое у него было предназначение в этом мире, для чего его привели на этот свет… Нет, не выблевали — так как каждый раз, когда он считал, что его выблевали, он чувствовал себя ничтожным и никому не нужным ублюдком. Последствием несделанного аборта.
Люк перестал смотреть на вещи в черном цвете. Черный цвет — он как несмываемая с мира краска. Ты смотришь на красное яблоко, цветущий, пахнущий сад в начале июня, а видишь лишь свое убожество, свое отражение в луже после ночного теплого дождя.
Люк перестал винить себя в том, что мать обнимала его лишь тогда, когда он ее об этом просил, а до его поездки в психушку — не обнимала вовсе. Он перестал брать на себя ответственность за то, что отец вынул свой член из матери и убрал его обратно в штаны, а затем вымелся из ее жизни.
Юноша с цветом глаз цветущей липы перестал видеть в мистере Рорке мессию, снизошедшего на этот черный свет ради того, чтобы жить здесь вечно, жить делами своих лучших учеников. В числе которых был и он, Люк.
Взрослый семнадцатилетний мужчина, умеющий, несмотря на свою худобу, спокойно поднимать одной рукой вес до пятидесяти килограммов, а двумя — и целых девяносто, разочаровался во всем мире. Разуверившись в лживой матери, потеряв своего кумира.
Люку Миллеру больше не нужен был кумир. И когда он случайно встречал на центральных улицах города своего отца, проходившего мимо, то смотрел на него взглядом, полным презрения.
Он презирал Предателя, который выдал себя однажды за Свет. Отрицая родство с тем человеком, который его сотворил, Люк не отрицал в себе скорпиона. Сначала хотел, но затем понял, что не сможет быть подобием того, во что превращался его брат.
Миа, несмотря на озлобленность и категоричность Люка, сначала втайне встречался с отцом, а затем перестал скрывать свои чувства к нему и решил признаться во всем брату. Миа казалось, что так будет правильно. Сказать о тесном общении с родным отцом стоило в первую очередь для того, чтобы Люк не счел это изменой.
Предательство убивало Люка. А тех людей, которые его убивали, он не прощал никогда.
— Люк…
— Чего тебе?
Братья чистили рыбу, сидя во дворе на скамье. Мать сегодня должна была запечь рыбу на ужин.
— Я встречался с отцом, — быстро проговорил Миа и теперь, затаив дыхание, ждал реакцию Люка.
— Понятно…
Люк был полон безразличия. Он разрезал живот рыбы и вытащил оттуда кишки.
— Мы встречаемся с ним, Люк… Уже больше трех месяцев. Мне хотелось, чтобы ты это знал.
— Хорошо, теперь я знаю.
— Что с тобой, Люк?
— Может быть, дочистишь за меня? А? Здесь осталось всего три рыбины.
— Хорошо…
— Спасибо. Да, кстати, мне все равно, с кем ты встречаешься. Ты взрослый парень и не должен отчитываться за каждый свой шаг. Особенно передо мной.
— Да, ты прав. Я просто подумал, что это выглядит как предательство, что я к нему хожу, а тебе не говорил…
— Я у тебя не спрашивал, Миа. Если спрошу, будь добр, не ври. А так — занимайся, чем хочешь.
— Ладно. Спасибо. Как камень с души…
— У тебя не должно быть чужих камней. Своих еще наберется. В общем, дочисти рыбу. Я буду на лугу. Вернусь к ужину. Спасибо.
— Да не за что…
Люк помыл руки в тазу с чистой водой из колодца и отправился на луга.
Молодому человеку, прогуливавшемуся по берегу узкой и мутноватой реки, у которой он провел свое детство, было по-настоящему больно оттого, что его брат ходил к мистеру Рорку. Но он не мог воспротивиться их встречам, так как это была чужая жизнь. И Миа был вправе сам решить, стоит ему общаться с этим человеком или нет.
Всю свою недолгую, но странную жизнь Люк пытался сопротивляться ее течению и заставлял сопротивляться Миа. Но не теперь. Он просто остановился посредине реки, не зная, что правильнее — плыть по ней вперед или набраться сил и мужества для того, чтобы снова идти против течения.
Против течения не шел никто. Практически никто. Шел мистер Рорк, но он был не в счет.
Никто не хотел сопротивляться своей природе, своей судьбе. Никто не хотел выбраться из этого прекрасного болота и отправиться на другой берег. Здесь было хорошо всем, кроме Люка.
Тишина, полное уединение с природой, отшельничество. Сладкая грусть со вкусом спелых яблок, меда и вишен. Зеленая мутная река, которая только к восемнадцатому году жизни Люка перестала быть зеркально чистой и нести в себе некое волшебство.
Купание было святейшим ритуалом. Особенно купание под теплым летним дождем…
