Медленно, по одному, туда потянулись те, кто был в белом. Они выходили из леса, пробегали освещённое пространство и скрывались в темноте по другую сторону…
— Эй, дозорные! — раздалось снизу.
Вальда посмотрела. Это был тот самый малой, самый младший из сыновей Сезгана — Памон.
— Что шумишь? — спросила она.
— Спускайтесь, отец велел. Там взяли кого-то…
— Сейчас… — и Вальда тронула Сюмерге за плечо. — Доченька… вот то, что было сейчас, — ты же видела?
— Да… кажется, да…
— Ты помнишь, как стреляла?
— Помню. Помню… но это было как во сне.
— Как во сне, — повторила Вальда. — Постарайся не забыть, хорошо?
— Да, конечно. Я постараюсь… но что это было?
— Вот именно, — сказала Вальда и стала спускаться первой.
Она спустилась и отошла на несколько шагов — ровно туда, где кружился шаман.
Снег был нетронут.
Она покачала головой и вернулась к Памону. Сюмерге уже спустилась.
— Так кого, говоришь, взяли?
— Кажется, это тётушка Сенди… Только… В общем, вам надо посмотреть. Идёмте.
Пылающий дом споро забрасывали снегом, но не для того, чтобы спасти, спасать там было нечего, а чтобы не сильно разгорался. Памон, Вальда и Сюмерге прошли мимо и направились к большой землянке, возле которой стоял горстка охотников и женщин — все с топорами и копьями в руках. Их узнали и пропустили — кажется, не очень охотно.
В землянке метались сполохи от огня в печи и двух коптящих ламп, но всё равно казалось, что стоит густой сумрак.
На скамье сидела женщина в длинной лисьей шубе. Руки её были стянуты за спиной, голова опущена, длинные волосы спадали на лицо.
— Подними голову.
Вальда слышала голос Сезгана, но не видела его самого.
Женщина медленно повела плечами, движением головы попыталась откинуть волосы с лица — не получилось, образовалась только узкая щель между прядями, сквозь которую проглянул страшный кровавый глаз.
Чья-то рука появилась из сумрака и отодвинула пряди. Другая рука поднесла лампу.
Вальда еле сдержала крик.
Правая половина лица была лицом Сенди, левая — обтянутым тонкой багровой кожицей черепом. Глаза — багровые, без радужек, с чёрными точками зрачков…
— Сестрёнка… — губы растянулись, череп ощерился; голос звучал как шипение. — А я тебя видела… тогда… Пожалела просто…
— Что с тобой сделали? — с ужасом спросила Вальда.
И тогда Сенди захохотала.
Вальда не помнила, как оказалась снаружи. Сюмерге тёрла ей снегом лицо, заглядывала в глаза.
— Всё… уже всё… — Вальда отстранила её. — Кажется, я…
— Нет, — сказала Сюмерге. — Её убил Сезган.
— Да?.. Странно.
Они замолчали, глядя друг на дружку.
— Опять? — спросила Сюмерге.
— Не знаю, — сказала Вальда. — А где шаман?
— Я его только что видела…
Шаман стоял возле горящего дома, прижимая к груди бубен, и смотрел в огонь. Дом уже перестали тушить, он догорал, шипел снег, сильно пахло мокрой золой.
— Женщины не должны убивать, — сказал он, не оборачиваясь. — Это против их естества.
— Да, Кавал, — сказала Вальда. — Наверное, не должны. Но иногда приходится.
— Я не о вас, — сказал шаман. — Я о ней.
Он обернулся. Вальда беззвучно ахнула. У Кавала было такое же лицо, как у Сенди — половина от совсем молодого человека, половина от глубокого старика… Это наваждение продолжалось миг-другой, потом черты сравнялись, смешались, как будто перетекли с одной стороны на другую и обратно… И всё равно — если бы Вальда не знала, что шаману нет и двадцати лет, она сочла бы его ровесником себе.
— Мир рушится, — сказал шаман. — Мёртвые плачут, а Камни молчат…
ДОПРОС СУТЕХА, ПЛЕННОГО
Я иду по дороге, которую знаю, по направлению к Острову Праведников. Что это? Это Ра-Сетау. Его южные врата — Наирутеф, северные врата — на холмах Осириса. Что до Острова Праведников — это Абидос. Я вижу: это дорога, по которой шёл Отец мой Атум, когда он шествовал к Полям Иалу. Я достигаю страны Обитателей Горизонта, я выхожу из тайных врат. Что это? Это поля Иалу, рождающие пропитание для богов вокруг наоса. И тайные врата — это дверь возвышения Шу, это дверь в Дуат, это две половинки двери, через которую проходит Атум, шествуя к восточному горизонту неба. О Ра-Атум, владыка Великого Дома, Властелин всех богов, живой, невредимый и здоровый! Избавь Сутеха от этого бога, чье лицо — морда борзой, но чьи брови — человечьи и который живёт жертвами. Он из тех, кто у изгибов озера пламени, кто глотает тела и похищает сердца-хат, кто наносит раны, будучи невидимым. Кто это? Его имя — Губитель Всех Живых. Он существует в бездне, что у озера пламени, что находится между Наирутефом и двором. Каждый, кто ступает в него не очищенным, погибнет от ужаса. Его имя Острый; он — привратник Аменти, его другое имя — Владыка-Своего-Действия…
Мы прибыли под Тир, главный финикийский город в Азии, когда первые попытки штурма провалились и началась осада. Немало кораблей македонского флота остались на скалах вокруг острова, поражённые камнями катапульт и пылающими горшками; в море что ни день происходили схватки между македонскими и финикийскими кораблями, и я не сказал бы, что македонцам сопутствовал успех в этих схватках — торговые суда финикийцев прибывали в порт Тира и отбывали из него почти беспрепятственно.
В день, когда мои отряды подошли и стали лагерем поодаль Старого города, подошли и инженерные части Александра со множеством повозок и строительных механизмов. Я не представлял ещё, что задумал царь. Тир располагался на острове с крутыми скалистыми берегами примерно в четырёх египетских или пяти греческих стадиях от берега. Пролив, конечно, был довольно мелок, местами торчали камни, — но построить мост под непрерывным дождём стрел с городских башен и каменным градом с площадей было совершенно нереально.
На третий или четвёртый день Александр прислал за мной. Когда я подходил к его палатке, украшенной стягом с морским коньком, навстречу мне почти пробежал, не заметив меня, Клит по прозвищу Чёрный, один из ближайших друзей царя, то ли младший брат, то ли сын его кормилицы; в первом успешном сражении с Дарием на речке Граник, которую греки называют Пинар, Клит спас Александра, в последний миг убив уже занёсшего боевой топор Спитридата, сатрапа Лидии, на отряд которого Александр бросился в одиночку… Сейчас Клит был злобен и бешен.
Я осторожно спросил стражей, можно ли мне войти, и получил утвердительный ответ. Отодвинув плотный ковровый полог, защищающий от зимних ветров, я шагнул внутрь.
Царь был один. Он стоял, опёршись на копьё (в недавней битве при Иссе ему глубоко рассекли бедро, и хромота ещё не прошла) и смотрел куда-то мимо меня — вероятно, вслед Клиту. Лицо его было опустошённое. Потом царь наконец увидел, что в палатке ещё кто-то есть.
