Я даже глаза открыла, впечатленная перспективой.
«Писец», — беззвучно прошептала обветренными губами, имея в виду не только белого лиса, радостно скакавшего на моих коленях, но и ситуацию в целом.
Оно и понятно: раз животные говорящие мерещатся, значит, с головкой у меня совсем плохо — а это один из признаков скорой и неминуемой кончины от переохлаждения. Разве нет?
— Папа, она моргает! — продолжил отчет мой воображаемый друг, счастливо скалясь при этом.
Ресницы успели покрыться инеем и потому казались ужасно тяжелыми. А может, и ледяной корочкой обросли, как знать. Вдруг я во сне оплакивала свою загубленную стараниями мачехи судьбу? Голова была ватной, будто меня дурман-травой опоили. Тело двигалось, но вяло. Я с трудом подняла руку, пытаясь поймать призрака. Призрак, как ни странно, поймался. За хвост! Большой, пушистый и длинный. Длиннее, чем у обычных лисов.
— Ой! — испуганно пискнуло не такое уж и воображаемое существо. — Па… папа! Ярнила меня сейчас сожрет!
От излишне высокой ноты, прорезавшейся в голосе лисенка, размерами походившего на ребенка лет шести-семи, я поморщилась. Мышцы лица онемели, я их почти не чувствовала, но уши, видать, не до конца отморозились, потому что отреагировали на сей вопль болезненным звоном.
— Ты кто, дет… кхе… — спросила хрипло и закашлялась, с тоской понимая, что проклятые иголочки обосновались и в грудной клетке тоже.
— Папа! — в панике взвизгнул лисенок.
— А ну, отпусти ребенка! — раздался грозный рык, от которого я вздрогнула, а говорящий «шерстяной клубок» отскочил, плюхнувшись в ближайший сугроб. За хвост я его не удержала — сил не хватило и скорости реакции. — Яр-р-рнила, значит…
Надо мной склонился человек. Ладно, почти человек. Большой беловолосый мужчина без шапки, но в теплой зимней куртке с капюшоном. И все бы ничего, только уши у него были не то лисьи, не то эльфийские: большие, оттопыренные, заостренные… еще и белой шерстью с обратной стороны покрытые. Либо я окончательно спятила, либо… в этом мире живут оборотни. И, что примечательно, мы говорим с ними на одном языке! Видимо, это прощальный подарочек от мачехи… вместо походного узелка и шубки.
— Рот открой! — потребовал незнакомец, взвешивая в руке топор.
Добротный такой, острый… с удобной деревянной рукоятью, на которой были вырезаны какие-то символы. Этот, без сомнения, примечательный инструмент впечатлил меня даже больше его ушей.
— Р-рот? — переспросила заикаясь. Он что у меня, как у лошади на рынке, зубы смотреть собрался? Сон как рукой сняло, и я всерьез задумалась о беге с препятствиями, а не о танцах, которыми планировала согреваться. Еще бы второе дыхание открылось, а то без него не встать. — 3-зачем?
— За редькой! — съязвил блондин, хватая свободной рукой меня за подбородок так, что губы сами приоткрылись. — Язык высунь.
— Может, еще и полаять? — огрызнулась я, невольно радуясь тому, что голос вернулся.
— Можешь и полаять… и даже хвостиком повилять, — рассматривая мой язык, сказал местный хам. Я уже хотела сообщить ему, что таких частей тела мне матушка-природа не дала, как вдруг увидела ЕГО… огромный белоснежный хвост. Не мой, а этого дровосека неотесанного! И дар речи снова пропал. Вот досада!
— Ярнила? — с опаской спросил лисенок, отфыркиваясь и выползая из сугроба.
— Человек, — вынес вердикт его (или все-таки ее?) папа, напоследок мазнув по моей нижней губе большим пальцем. Легонько совсем, но я почему-то вздрогнула. — Ты ведь человек? — уточнил он, убирая руку. И я задумалась: признать очевидное или сослаться на временную потерю памяти? Вдруг честность мне боком выйдет, я ведь ничего не знаю о здешних порядках. — Так человек или кто?
— Зависит от того, что вы обычно делаете с людьми, — проговорила осторожно. Что примечательно, почти без запинки.
Встреча с аборигенами взбодрила, прогнав заторможенность и вернув озноб. Меня снова начало потряхивать, несмотря частичное онемение некоторых частей тела. Сказывалось долгое пребывание на морозе. Не таком уж и кусучем, но… я ведь в туфельках и платье! А этот истукан с топором даже курточку леди не предложил! Что за варварский мир? Куда я попала?
— С людьми-то? Едим на ужин! — сообщил хвостатый дровосек, и я, нервно сглотнув, попыталась отползти от него подальше, но дерево помешало.
А белобрысый каннибал еще и рассмеялся, демонстрируя наличие звериных клыков среди вполне человеческих зубов. Хотя, может, и не каннибал он вовсе… вдруг люди для оборотней дичь? Может, он с топором на охоту вышел, а тут я… под кустом. Сейчас по темечку тюкнет и в нору… готовить из свежезамороженной меня аппетитное жаркое.
— Успокойся, я пошутил, — прервал поток моих панических мыслей блондин.
— Папа не ест людей! — сообщило его мохнатое чадо, снова подкрадываясь ко мне. Еще и носом заводило, обнюхивая. — Папа хороший, — добавил лисенок.
Угу, хороший… когда спит зубами к стенке и без топора под подушкой.
Малыш казался слишком большим для животного, хотя внешне почти полностью соответствовал северному лису, картинки которого я видела в книгах по зоологии. Значит, все-таки ребенок-оборотень в звериной ипостаси.
Интерес-с-сно девки пляшут.
— Хороший папа не бросит леди в беде? — спросила, чувствуя, что околеваю. И если продолжу сидеть тут, то скоро превращусь в сугроб.
Умолять не хотелось — гордость не позволяла, но помирать в девятнадцать лет не хотелось еще больше. Они ведь какая-никакая, а семья… разумная, говорящая… с чувством юмора опять же, пусть и с черным. Почему не напроситься на постой? Вдруг сжалятся и отогреют? Или даже накормят чем-нибудь.
— Хороший папа думает, — сказал дровосек, поглаживая свой небритый подбородок. Вот ведь… деревенщина! Был бы высокородным, за внешностью бы следил. Хотя если вспомнить моего отца после смерти мамы… хм.
— Папа, давай оставим ее себе, — заныл мелкий, лизнув меня в щеку и ткнувшись носом в плечо. Жест был таким милым и трогательным, что я невольно погладила малыша. Чуть-чуть совсем, ибо сил почти не было, да и пальцы одеревенели. — Ну, па-а-а… Она пахнет весной! А волосы у нее, как солнышко на закате. — Лисенок с надеждой посмотрел на отца. — Можно я оставлю ее себе? Пожа-а-алуйста!
— Да, папа, оставьте меня себе, — поддакнула я, имея в виду, чтобы оставили мелкому, которого безумно хотелось обнять, потому что он был не только хорошеньким, но и теплым, как пушистая грелка. Мысль о том, что где-то в построении предложения закралась ошибка, пришла с опозданием, и я уже хотела исправиться, как блондин спросил:
— Эй, болезная… Если обернусь, на спине удержишься? — Представила себя верхом на огромном белом лисе… засомневалась. — Ясно. — Мужчина все понял без слов — умный дровосек, хоть и хамоватый. — Тогда поступим так.
Он воткнул в дерево топор и наклонился, чтобы легко поднять меня… нет, не на руки, как благородную леди. И даже не ЗА руки! А как котенка, за шкварник. Вернее, за воротничок моего домашнего платья: белый и ажурный. Неудивительно, что кружево осталось в пятерне этого варвара, а я рухнула обратно, ибо ноги не держали.
