– Тебе придется отвезти меня в больницу, – сказал он.
Когда я только въехала, эти соседи пытались быть добрыми со мной, но я сохраняла дистанцию. Они напрягали меня своим видом. Сбритые брови, болезненно бледная кожа, крашеные черные волосы, черные ногти и старинный черный катафалк. Виктор ремонтировал им сантехнику и сказал, что у них на кухне детский гробик, в котором они хранят консервы. Они недавно выкупили свой дом, в котором было четыре квартиры, и систематически выживали других жильцов, чтобы поднять арендную плату. Они были готскими королями трущоб. Двое из их жильцов съехали, но семья из третьей квартиры упиралась. Им было некуда деваться. Муж был диабетиком, и ему недавно ампутировали ступню. Он ходил на костылях и порывался поехать в больницу, потому что у него воспалилась нога, и ее пришлось ампутировать до колена. Жена зарабатывала уборкой домов, она болела астмой и не различала запахи из-за токсичных веществ, которые ей приходилось использовать по работе. Они были бедняками без документов, из Мексики, с тремя детьми. Я узнала все это потому, что за несколько дней до того, как этот гот выкрикивал мое имя, стоя с рукой, замотанной окровавленным полотенцем, женщина, которую он пытался выселить, попросилась ко мне на разговор. Я впустила ее. Она села на диван и расплакалась, а потом рассказала о семье и их положении. Она сказала, что домовладелец пытается выселить их с мужем за то, что они алкоголики.
– Мы адвентисты седьмого дня, – сказала она. – Мы не пьем.
Мне стало так жалко ее, что я нашла адрес организации по защите прав квартиросъемщиков и помогла ей записаться на прием к адвокату. Уходя, она благодарила меня, но у меня осталось тяжелое чувство. Ее муж был без ноги. И они жили под домовладельцами, которые, как она сказала, издавали по ночам не христианские звуки.
Готский король трущоб кричал мое имя потому, что увидел мою машину на улице. Ему нужна была помощь, и он знал, что я дома. Он отрезал себе три пальца, включая большой, собственной циркулярной пилой. Отрезанные пальцы у него лежали в мусорном пакете. Я повезла его в голливудскую больницу Кайзера, этакий «Бургер-кинг» здравоохранения, гоня по бульвару Сансет, вовсю сигналя на перекрестках, пока этот тип истекал кровью на мои сиденья, что меня убивало, потому что я дорожила своей «импалой». Я торчала с ним в реанимации, пока туда не приехала его подружка с работы. С него сняли рубашку и поставили капельницу с обезболивающими. Меня коробило при виде его татуировки во всю грудь – перевернутого креста.
– Сделал назло брату, – сказал он, с трудом ворочая языком от обезболивающих. – Он священник.
«Уверена, ты ему показывал», – подумала я.
Виктор умер, Конрад умер, сосед гот оттяпал себе полкисти. Его жильцов ждали бедствия, ампутация, депортация, жизнь на улице.
Меня окружала безнадега, хотя случай гота с циркуляркой больше напоминал карму. Но, наверно, худшим предзнаменованием стал ветеран, весь в черном, точно грач. На дорогу передо мной легла тень человека.
Я отвезла машину в автосервис, чтобы почистить радиатор. Автосервис был под Глендейлом, и домой можно было вернуться на автобусе. Мне нужен был номер 92. Я ждала автобус, когда возник этот тип с татуировкой «ВЬЕТНАМ» вдоль шеи. Черная фетровая шляпа, черная одежда, черные туфли без носков, маленькие темные очочки, усиливавшие нездоровое впечатление.
– Я был в плену, – сказал он мне, показывая руку с кустарной наколкой «ПЛЕН».
Есть две временные плоскости: время ожидания автобуса и время, когда автобус наконец появляется на горизонте. Я была в неправильной временной плоскости, где я застряла с сумасшедшим. Когда машины взбирались на холм, мои голые ноги обдавал жаркий воздух и выхлопные газы.
– Они мне отрезали головку члена, – сказал ветеран.
– Не надо говорить мне этого.
– Прошу прощения, – сказал он. – А у вас мелочи не найдется?
Я протянула ему доллар, потому что автобус никак не появлялся, а мне хотелось отделаться от этого типа. Он взял доллар и достал бумажник, но перед тем как убрать доллар, он повернул бумажник так, чтобы я не видела его содержимого. Типичный случай. Какой бы ни был сумасшедший, он до последнего не теряет бдительности.
Приехал автобус. Я села в задней части, где живет призрак моего детства. Он спрашивает, как мои дела, вскидывая подбородок. Ветеран сел впереди на сиденье для инвалидов и стал донимать кого-то еще. Он сошел на станции Арко в Глендейле, где продают и покупают героин. Я смотрела на него из окна. Вывернув шею, я старалась увидеть, будет ли он покупать дурь. Но какое у меня было право наблюдать за тем, куда он пойдет и что будет делать? Даже если я дала ему доллар.
Спасибо Джимми Бороде с его пониманием розыгрышей, Укурок Кеннеди прикатил на мотоцикле в Лос-Анджелес. Припарковался между двумя машинами. А сам поджидал меня на крыльце, за плотной завесой бугенвиллеи, так что с улицы его было не видно.
Тем утром, в воскресенье, было девяносто градусов
[37], когда я встала. Я взяла Джексона, и мы пошли на пляж Венеция с Джимми Дарлингом. Я ни разу не была на знаменитом пляжном променаде, и возможно, Джимми Дарлинг тоже хотел устроить мне розыгрыш, приведя туда.
Мы прогуливались мимо шпагоглотателей, тату-студий и пирсинг-салонов. Мимо столиков с ананасовыми и черничными благовониями и с дынным маслом. С манговыми и клубничными кальянами. Гремел кранк и традиционный хип-хоп, и отплясывали хиппи, тряся бородами и бусами до самого пояса. Пожилые бомжи спали в лужах мочи. Потные роллеры, голые по пояс, с искусственным загаром, лавировали между толпами зевак и лужами блевотины прямо под ногами. Люди толкались. Дети орали.
Я сказала, что это ужасно.
Джимми Дарлинг приобнял меня и сказал, что ему нравится думать, что это лучшее из всего, что может предложить Калифорния. Мы прогулялись до парка скейтбордистов, потому что Джексон захотел посмотреть на подростков, катающихся по бетонным горкам. Когда мы пришли туда, двое скейтбордистов выясняли отношения. Один треснул другого по голове доской. Тут же появились люди, и внезапно образовалась толпа полуголых мужиков, мутузивших друг друга.
Джимми подхватил Джексона и побежал. Я побежала за ними. Мы добежали до нашей машины, забрались внутрь и сидели молча. Я была не в себе из-за этой потасовки. Мне слышался треск доски о череп. Джимми успокаивал меня. Мы втроем зашли в бар, подальше от пляжа, заказали гамбургеров и стали смотреть бейсбол. После игры, когда мы прощались с Джимми, я почувствовала, что могу положиться на него. Он сел в свой джип, и мы долго целовались через окно, а потом я вернулась с Джексоном в мою машину.
Я ехала домой. Джексон спал на заднем сиденье. Было около девяти вечера, когда я припарковалась на своей улице. Я знаю время потому, что, начиная с этого момента, была учтена каждая минута.
Я взвалила своего спящего малыша на плечо и стала подниматься по лестнице.
На крыльце, на моем стуле, сидел Курт Кеннеди. Этот тип с бугристой лысой башкой, крупными веснушками, шейной подушкой, грубым голосом и своей настырностью был тут как тут.
