– Не напрягайся, – говорит Док. – Знаешь, никому из нас уже не выкрутиться, так что давай работать друг с другом. Я могу это облегчить. Тебя отвезут в центральный обезьянник. Завтра тебе предъявят обвинение, и суд назначит тебе приличного адвоката.
«Или не назначит», – подумал Док.
– Максимум тебе припаяют два года.
Подозреваемый начинает всхлипывать.
– Эй, я понимаю. Ты просто хотел провернуть дельце по-быстрому.
Подозреваемый уставился на Дока с недоверием во взгляде, потому что он напуган и наверняка ненавидит копов.
– Это трындец, – говорит он.
Док слышит завывание сирен в направлении пересечения Вирджил/Темпл/Сильвер-лейк/Беверли. Поддержка на самом деле в пути. Если будет красный свет, у него еще есть время, пока патрульная машина сбросит скорость, чтобы разобраться в этом многополосном перекрестке со встречным движением.
Док достает сигарету.
– Мне такие вещи тоже радости не доставляют.
Он предлагает сигарету подозреваемому, который смотрит на него с опаской и качает головой, смаргивая слезы.
– Можешь опустить руки, – говорит Док, выдыхая дым. – У меня твое оружие, я знаю, что ты не опасен. Просто не делай глупостей. Но расслабься. Ты заставляешь меня нервничать.
Подозреваемый смотрит на него. И держит руки поднятыми.
– Расслабься, серьезно. Я передам тебя этим ребятам на оформление, машина уже в пути. И знаешь что? Я ненавижу отправлять людей в тюрьму. Ну, ладно тебе. Я приказываю тебе опустить их. Я вижу, ты хороший парень. Готов поспорить, это твое первое ограбление, поэтому ты так бездарно облажался. Опусти руки и перекури. Скоро эти ребята наденут на тебя наручники, и это тебе не понравится.
Глаза подозреваемого блестят от страха. Он начинает слегка опускать руки.
Вытирает мокрое лицо рукавом рубашки.
Помните эпоху, когда все носили такие спортивные рубашки в широкую цветастую продольную полоску и с оттопыренными воротниками? Вот такая была на подозреваемом.
Док ненавидел такие рубашки.
Подозреваемый полностью опускает руки.
– Вот и молодец, – говорит Док. – Постарайся не нервничать. Я знаю дежурного полицейского. Я попрошу его быть с тобой помягче. Возможно, ты даже выйдешь под залог сегодня ночью.
Подозреваемый не просто опускает руки, а сует их в карманы.
В тот миг, когда руки подозреваемого исчезают в карманах, Док стреляет ему в лицо. Дважды, целясь повыше.
Подкрепление прибывает через несколько секунд. Достаточно долгих секунд, чтобы Док успел заныкать наволочку с награбленным.
Приближаются два полисмена из центрального управления.
– Господи. Что тут случилось?
Подозреваемый завалился на решетку своей машины. За ним на капоте растекалось пятно крови.
– Я ему говорю: руки вверх, – говорит Док, – а он лезет в карманы. Я не собирался полагаться на удачу.
Он не знал, почему он это сделал. Тот гад, что насиловал своего сына, мог гореть в аду, но почему он убил этого парня?
Если бы парень сказал ему: «Зачем ты это делаешь?» – Док мог бы остановиться, потому что не знал. Но парень не мог сказать этого, потому что Док не дал ему время.
Он и его старый напарник, Хосе, действительно пытали одного типа, управляющего мужского клуба у шоссе 605, а когда они с ним закончили, то бросили тело около шоссе 710. Но тот тип изнасиловал подружку Хосе – что еще им оставалось? Пресса раздула большую шумиху по поводу пыток, но Док не псих, не серийный убийца. Он сделал это так, чтобы это выглядело как дело рук маньяка.
Так было далеко не всегда. Док был успешным следователем, вы могли бы позавидовать ему, если бы увидели его на мотоцикле теплым тихим днем, в скалах над пляжем Малибу, вместе с несколькими другими полицейскими. Они катались группой по шоссе Пасифик-Кост. Док обычно вел «спортстер» 78-го года, не какой-нибудь поздней расфуфыренной модели, из тех, что вечно припаркованы перед «Сетью Нептуна» на шоссе Пасифик-Кост, и водители обращаются с ними как с фарфоровыми, потому что они их арендовали. Док ненавидел педиков, арендующих «Харлеи», тем более что сам он владел двумя, оплаченными наличными, «спортстером» и «софтэйлом», и с обоих были сняты все финтифлюшки, только на «софтэйле» он оставил ковбойские сумки для поездок в свое логово в Трех реках, где у него имелся надел земли с ручьем, также предмет зависти многих. Прекрасная горная местность, форель кишмя кишит, чистый воздух. Грубая бревенчатая хижина, где он пускал по вене метамфетамин и развлекался с женщинами, которых привозил из южного Лос-Анджелеса.
Стоит вспомнить о «Трех реках», и он видит бедра и ляжки, зазывно раскинувшиеся. Это то, что происходит с телом женщины, когда она остается без одежды, ее бедра вминаются в мягкий, упругий, бугристый матрас в его хижине. Он видит грубые доски. Голую мохнатку, влажную, расслабленную. Он раздвигает бедра пальцами, а другой рукой возбуждает себя. Это ему помогает. Он не может вспомнить женских лиц, но это ему и не нужно, ни к чему. Он видит раскинутые ляжки и слышит скрип старой кровати, пристраиваясь сверху. Ощущает жар тихой комнаты летним днем, и это ему помогает.
Весь секс, который был у него в жизни. Все, что ему осталось теперь, – эти хмельные моменты.
Бедра, соитие, дощатые стены, скрип кровати. Руки на его спине (он мужчина, о’кей? На спине, не на заднице). Он стискивает женские задницы. Полными горстями. То, как их бедра раскрываются под ним на матрасе, – вот что его заводит. Он вклинивается все глубже. Кровать скрипит как сумасшедшая; он приближается к финалу, и кровать скрипит так, словно ее рубят топором.
Но эта кровать, в которую он погружается, другая, и у него перехватывает дыхание. Она цементная. Ему жарко в камере, он откидывается на спину, пытаясь удержать ощущение тихого жаркого летнего дня на природе, среди секвой.
Так тепло, что его «Харлей» заводится без дросселя, с одним стартером на холостом ходу, как по маслу.
В такой день он мог пойти в байкерский бар в «Трех реках», оставив женщину в своей хижине, конфисковав у нее наркотики и отключив спутниковую антенну. Он сидит в баре и пьет холодное бочковое пиво.
Люди чморят «будвайзер», а сами пьют не пойми что, но «будвайзер» не зря называется королевским пивом – он хорош.
Его сокамерник в общей комнате бренчит на своей большой желтой гитаре. Напоминает «Led Zeppelin», хотя их будет напоминать игра любого белого парня перебором на акустической гитаре. Этот тип прилично играет для отморозка, трахавшего собственную дочь. Все остальные во дворе. Док не выходит во двор. Если вам нужно пояснение, тюремный двор – не место для копа, даже двор особой категории, если только там не играют в софтбол трансы – в этом случае Док готов пойти на риск.
Когда сокамерник возвращается, Док кормит свою ручную ящерицу. Он недавно обнаружил, что салфетки для снятия статики – можно заказать по каталогу «Уокенхорст» – отлично подходят для маскировки сверху картонного террариума ящерицы. Террариум он сделал из коробки от кроссовок «Nike». Док носит только белые кроссовки, безупречно чистые, полирует их несколько раз в день «Блоком 64» и сменяет уйму пар, благо различные люди из органов платят ему, чтобы он держал язык за зубами. Он скармливает ящерице кусочки растения, которое выращивает в банке. Он рад иметь у себя в камере растение и живность, ведь он поддерживает порядок и чистоту и не допускает никаких неприятных запахов. Он смотрит, как ящерица смотрит на лист в его большой руке, и вдруг…
