Перед ланчем Лора Липп просверлила себе руку сверлильным станком, и ее отвели в медсанчасть. На этом деревообделка для нее закончилась. Норвежка сказала, это ей в наказание за то, что вышла замуж за чурку. Норвежка была в тюрьме так давно, что не знала, что это словечко уже вышло из моды, его больше не использовали, и мне вдруг стало жаль ее.
Не знаю, хорошо это или плохо, но у нас с Джимми Дарлингом была привычка иногда жалеть всяких мракобесов.
Как, например, одинокую женщину за стойкой в пустом баре, с которой мы познакомились, катаясь по Валенсии, где Джимми преподавал. Нам нравилось выискивать что-нибудь достойное внимания среди этих жутких торговых рядов. Как-то вечером мы проехали мимо трейлерного парка в Санта-Кларите с обшарпанной табличкой «ЖИЛЬЕ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ». Ого, сказал Джимми. Можно только гадать, что это значит. Мы стали рассуждать, что у них там могут быть стеклянные душевые кабинки. Кровати с водяными матрасами. Это место для взрослых. Только для взрослых. Мы заметили таверну на заброшенной проселочной дороге, тоже почти заброшенную. Барменша сказала, что скоро купит это заведение, но ей не нравится мексиканская клиентура.
– Ты с ними только отвернись, – сказала она, – сразу прирежут.
Она спросила нашего совета, как ей повысить число белых посетителей.
– Предложите сэндвичи, – сказал Джимми.
– Черт, это хорошая идея.
Они с Джимми принялись на все лады обкатывать ее кулинарию.
– Пикули, – сказал Джимми. – Картофельные чипсы.
Она не понимала, что он шутит. Он шутил с серьезным видом.
На стене над нами висели плакаты, гордо демонстрировавшие мебель, собранную заключенными Стэнвиллского тюремно-трудового деревообделочного цеха.
Вот что мы делали:
Судейские кафедры, скамейки для присяжных заседателей, калитки зала суда, свидетельские трибуны, пюпитры, судейские молотки, панели для судейской половины, деревянные клетки для содержащихся под стражей обвиняемых в зале суда, деревянные рамки для государственной печати, используемой в кабинете судьи, и судейские кресла, которые обивались в следующем цехе.
Помимо госзаказа, который мы выполняли, кто-то когда-то соорудил детскую парту, как в школах, со столешницей на петлях, под которой открывался ящик для письменных принадлежностей. За партой стоял соответствующий стульчик. Этот школьный уголок встречал нас при входе в цех.
– Меня печалит эта маленькая парта, – сказал Конан.
Я заставляла себя не смотреть в ту сторону.
Когда в голову лезли мысли о матери, умершей окончательно и бесповоротно, я напоминала себе, что Джексон не умер. Она да, но не он. Я, как могла, утешалась этим обстоятельством.
По выходным мы с Сэмми гуляли в главном дворе. Когда ты первый раз видишь тысячи людей в одинаковой одежде, это ошеломляет.
Люди кучковались, подтягивались и отдыхали, играли в баскетбол и гандбол. Девочки выносили гитары и бренчали для нескольких слушательниц (никаких сборищ больше пяти человек). Кто-то что-то обсуждал, кто-то принимал наркотики. Другие ласкались в туалетных кабинках или под открытым небом, выставив наблюдательниц – атасниц – следить за копами.
Было лето, и горячий ветер трепал нашу свободную одежду всех оттенков синего – от светлейшего голубого до темно-синего и гранитно-зернистого денима – наши фальшивые джинсы. Деним не фальшивка. Но выдавать его за джинсы – это фальшь. Штаны, топорно сшитые из денима, с эластичным поясом и одним кособоким, слишком маленьким карманом – это не джинсы в моем понимании.
Мы с Сэмми шли по дорожке. Мы прошли мимо 213 девушек, и все они махали ей. В главном дворе свои порядки, наравне с государственными.
Повсюду стояли таблички со словами «БЕГАТЬ ТОЛЬКО ПО ДОРОЖКЕ».
Если ты побежишь в любом другом месте, тебя могут застрелить.
– Кто достал ей кусачки?
– О ком ты говоришь?
– Энджел Мари Яники.
– О да, скажи, красотка? – сказала Сэмми. – Она была самой классной девчонкой в Стэнвилле.
– Где она достала кусачки?
– От кого-то с воли. Какого-нибудь парня, запавшего на нее. Я тебе говорю, она была красавицей.
Из громкоговорителя прозвучали приказы – ясно, четко и громко.
– Вы, за сортирами. Я вижу, как вы курите. Бросить немедленно.
– Лозано, ты вышла за границу.
По периметру тюрьмы кружил грузовик, по грязной дороге между забором под напряжением и внешним, крайним забором.
– Копли, ты оставила свою вставную челюсть у гандбольной площадки, – послышался смех надзирателей рядом с микрофоном. – Копли, хе-хе, подходи на наблюдательный пост за своими зубами.
Когда бывает жарко, надзиратели в основном остаются на наблюдательном посту с кондиционером и следят за нами в бинокли. И когда бывает холодно, они также не выходят оттуда. Двор большой, а они ленивые.
– Какую слепую точку она использовала?
– За качалкой. Поэтому у нас такой режим теперь. С Энджел Мари Яники началась новая эра.
– Им не видно забора за качалкой?
– Не с первой башни. Но им теперь это не нужно. Забор под электричеством.
Грузовику понадобилось не меньше десяти минут, чтобы сделать круг. Возможно, одиннадцать.
Откуда надзиратели знают, чья вставная челюсть: с краю искусственных десен указан номер заключенной?
Мы проходили мимо китового пляжа, когда надзиратели принялись сгонять загоравших.
– Китовый пляж, без лифчиков. Китовый пляж, я сказала, без лифчиков. Все встали и оделись.
Китовый пляж – не самое удачное название, но так называют это место за прогулочной дорожкой, где женщины мажутся маслом и жарятся. Лифчики – это самодельные нательные рубашки. В главном дворе не полагается оголяться, но людей это не останавливает, они мажутся пищевым маслом или маргарином, который используют на центральной кухне, под названием «Не верится, что это не масло»! Или как говорит Конан: «Не верится, блядь, что это дерьмо не масло».
Никто не бегает по дорожке, поскольку это женская тюрьма, и мы не привыкли убивать друг друга. Но это не касалось Конана, пробежавшего трусцой мимо нас с Сэмми.
– Я сейчас порешила десять тысяч мошек открытым ртом!
Он развернулся и побежал назад, к нам.
– Попробуй закрыть рот, – сказала Сэмми. – И проблема решена.
Мимо поспешно прошла одна из копов.
– На столах не сидеть! – проорала она.
Также не разрешалось сидеть под столами, в единственном месте, где можно было укрыться от солнца во дворе. Сидеть можно было только по уставу.
Конан проводил сердитым взглядом женщину в форме и кивнул одобрительно:
