Мне было нечем заняться и не с кем поговорить. Я устала от Бетти Ля-Франс, то и дело кричавшей что-то по вентиляции. Мне было восемнадцать, когда я с ней познакомилась, и она чертовски меня впечатлила. Она была богатой и называла всех «дорогуша». Учила манерам женщин в окружном СИЗО. Но это было десятки лет назад, а за столько времени кто угодно осточертеет. Я всегда буду любить Бетти, потому что она часть моей истории и просто потому, что она настолько упоротая и чудна́я. Но иногда тебе хочется, чтобы она угомонилась.
Она все орала снизу через вентиляцию о своих новых планах. Она сказала, что собралась наконец рассчитаться с крысомордым копом. Я сказала ей не шуметь. Но она не может. Это Бетти. Она начала бубнить что-то о Библии. Когда я была молодой и глупой, Бетти меня убедила, что Книга Даниила на самом деле о пришельцах, прибывающих на Землю. Она меня до чертиков напугала. На этот раз она взялась за Книгу Судей.
– Эй, Сэмми. Что слаще меда и сильнее льва? – спрашивала она меня через трубу. – Слаще меда и сильнее льва?
Я не знала, о чем она толкует. С ней лучше, когда она говорит о деньгах или своих ногах, застрахованных на миллионы.
– Льва убил Самсон, – сказала она. – Он вскрывает львиное тело, и там внутри пчелиный улей. Пчелы делают мед, сечешь?
Она так сказала «мед», словно это был ключ к ее загадке, и теперь я должна была все понять. Словно мед был каким-то шифром.
– В останках мед. Сладкий мед, – сказала она. – Но ты не получишь его, пока не убьешь льва. Сперва ты должна убить льва. Я заказала его. Я загнала его в угол.
Она начала говорить о войне, но я не стала ее слушать.
– Ты хотя бы в курсе, что мы воюем? – спросила она, когда я перестала отвечать.
– Я знаю об этом, – сказала я.
Но я не много знала. В окружной каталажке не показывают новости по телику. Слишком опасно или типа того. Они крутят нам «Друзей». Все в СИЗО любят «Друзей». Эти ребята нам практически кореша.
– Американские солдаты в Ираке, – прокричала Бетти, – защищают твою свободу.
– Зря стараются, – проорала я. – Мне она до фени.
Когда я была в окружном СИЗО, кому-то из моих соседок по нарам передали новость, что мы вторглись в Ирак. Я стала спрашивать людей, не знают ли они, где этот Ирак, и никто из женщин не знал. Даже образованные люди в СИЗО не знали. Словно этих мест не существует, пока мы их не разбомбим.
Бетти стала донимать надзирателя внизу. Я слышала по вентиляции, как она просит его помолиться с ней о военных.
Общение с Роми навело меня на мысли о прошлом. Однажды ночью мне приснился сон про «Чванливую лису». Я там шла по балкону вдоль комнат. Был день, и слышался дорожный шум с Фигероа-стрит. Я шла мимо комнат с табличками «Не беспокоить» на дверных ручках, занавески были задернуты. Я подошла к комнате с открытой дверью. Комната была пустой и чистой, и я вошла, закрыла дверь и легла на застеленную кровать и заснула.
Я думаю, в тюрьме так устаешь, что самые лучшие сны – это такие, где ты просто спишь. Вот о чем мы мечтаем. Спать. Когда я проснулась, я почувствовала, что отдохнула гораздо лучше обычного. Когда большой папа подал мне завтрак через кормушку, я крикнула Конану в конец нар и рассказала свой сон. Я сказала, что чувствую, словно выспалась дважды, поскольку я спала во сне в «Чванливой лисе».
Бетти Ля-Франс прокричала по трубе:
– «Чванливая лиса»? «Чванливая лиса»? Откуда я это знаю? Что это такое?
– Это мотель, – сказала я.
– Думаю, там бывал Док, – сказала она.
В этом вся Бетти. Все должно всегда вертеться вокруг нее.
«Чванливая лиса» была моей точкой. В комнатах получше были массажные кровати, покрытые красным бархатом. Ты вставляешь монетки, и кровать оживает под тобой. В душевых было два носика: один в обычном месте, наверху, а другой на уровне интимного места. Один из моих джонов, старик, работавший в здании суда в Старом городе, рассказал мне, что такой душ, с носиком для промежности, был у знаменитого президента, Линдона Б. Джонсона. Сам президент ополаскивал свои яйца таким душем, как у нас в «Чванливой лисе».
Комнаты попроще стоили десять долларов в час. Когда я приводила джона, я говорила ему, что комната стоит двадцать или тридцать долларов в час, и брала эти деньги себе сверх того, что он мне платил. Но они были со мной в комнате минут двадцать. У меня люди приходили один за другим, иногда по пять клиентов за один только час.
Один раз ночью, когда я была с клиентом, я слышу, как по двери стучит кореянка из администрации и вопит: «СЛИШКОМ МНОГО ДЯДЕЙ! СЛИШКОМ МНОГО ДЯДЕЙ!»
А парень меня спрашивает: «Чего это она?» Он понятия не имел, в чем дело. Как же я смеялась.
В итоге я перебралась в мотель «Гнездо» на бульваре Лонг-бич в Комптоне, где никого не парило, сколько дядей я привожу в свою комнату. На бульваре Лонг-бич я познакомилась с Родни, там же, в Гнезде. Но не в мотеле. Комптон тоже был Гнездом.
Я была с Зеленоглазкой, и мы обе только что обслужили клиентов и хотели купить герыча, но моего дилера не было поблизости. Зеленоглазка сказала, что знает кое-кого, и мы пошли на квартиру к этому дилеру. Мы туда вошли, и этим дилером был Родни. Я подумала, что никогда еще не видела такого урода. А он говорит Зеленоглазке: «Это кто?» И на меня показывает. А Зеленоглазка такая: «Это Сэмми». И он говорит мне таким резким, грубым тоном: «Фрукты любишь?»
Я посмотрела на Зеленоглазку за подсказкой, типа что мне отвечать на это, потому что мы пытались достать герыча, а про людей заранее не знаешь, пока не имеешь с ними дела несколько раз. Я надеялась на какой-то сигнал от Зеленоглазки, типа что мне отвечать? Нравятся мне фрукты? А Зеленоглазка шепчет: «Скажи «да», дура».
Понимаете, он задавал мне личный вопрос. Он застал меня врасплох. Какое ему было дело, что мне нравится?
Он говорит: «Апельсин хочешь или яблоко?»
Я сказала ему, что люблю только клубнику и арбузы, что это мои любимые фрукты. Мы купили герыча, я и Зеленоглазка. Потом я работала на автобусной остановке, подкатила машина, и я начала переговоры, но у парня было мало денег, и я сказала ему уезжать. Дальше подкатывает другая машина, медленно так. Окно опускается, и там Родни. Он говорит, что меня могут обидеть на улице и чтобы я была осторожней. У меня не было клиента, так что я согласилась поехать с ним в магазин. Он купил мне клубники, и мы отвезли ее к нему в дом. Я оставалась там всю ночь, курила герыч, болтала, ела клубнику. Вот так это и началось. Теперь у него тату с моим именем в двадцати шести разных местах по всему телу.
Родни был из Гонзалеса в Луизиане. С семнадцати лет до двадцати двух он жил в Анголе. Он носит усы, чтобы скрыть шрам от хлыста, которым стегают лошадей. Ему пришлось работать на плантации окры. Его ступни изуродованы из-за того, что он стоял в воде без резиновых сапог. Когда он выбрался из Анголы, ему запретили въезд в страну. Он приехал в Комптон, но остался типичным южанином, суеверной деревенщиной. Никакой готовки, когда у тебя месячные. И он был помешан на чистоте. Это было во многом похоже на то, как люди относятся к чистоте здесь, включая меня. Я люблю, чтобы было чисто. Это дает какую-то власть, наверно. Хотя я могу смеяться над этим. Смешно, что большинство из нас торговали собой, чтобы купить крэк, жили в палатках и срали в ведра в трущобах, но здесь, став авторитетами, мы заставляем других женщин принимать душ три раза в день и мыть ванную с отбеливателем после того, как они почистят зубы. Мы здесь дрючим всех, как в армии – правила, проверки, ругань и побои, – я сама такая. Я вам как следует вмажу, если увижу в раковине хоть каплю воды.
