– Ты принимал душ, и никто не заметил, что ты не мужчина? – спросила я.
– В мужской тюряге все были на стреме, – сказал Конан. – На случай драк и бунтов. Все принимали душ в трусах и ботинках. В одно время со мной там сидел Шуг Найт. Надзиратели говорили, у него было восемьдесят тысяч долларов на тюремных книжках. Мог купить уйму мисок с лапшой. И дезодорантов.
– А зачем Честеру понадобилась решетка от душа? – спросила я.
– Чтобы сделать заточку, – сказал Конан. – Там придумали новую модель – выдвижное перо с рукояткой из скрученных Библий.
– И что он хотел с ним делать? – спросила я.
– Я не знаю. Не твое дело задаваться такими вопросами. Блин, ты бы и минуты не продержалась в мужской тюряге с такими мудацкими вопросами.
Из Центральной мужской тюрьмы Конана перевели в тюрьму Васко. И там уже, во время переодевания между рабочими сменами, выяснилось, что биологически он был женщиной. Его посадили назад в автобус, переправили в женскую тюрьму и перевели в Стэнвилл.
Однажды утром Маккинли проорал из-за двери, что после полудня меня ждет подготовительный урок на аттестат о среднем образовании.
– Когда сюда придут служащие после ланча, я не хочу никакого шаляй-валяй, Холл.
Я не записывалась на аттестат о среднем образовании, которое только и дают в Стэнвилле. Я окончила среднюю школу. У меня была неплохая успеваемость, когда я старалась. Но я подумала о том, что сказал Конан: «Никого ни в чем не разубеждай. Чьи-то заблуждения могут стать твоим везением».
В тот день меня вывели из камеры. Я чувствовала себя словно на воле, когда меня вели в цепях по коридору после нескольких недель заключения. Меня привели в клетку в администрации карцера и оставили ждать, под стрекот и клацанье швейных машинок из цеха смертниц.
– Ты весьма неплохо учишься, Холл, – сказал Маккинли. – Ты всем утираешь нос. Покажи миру, что ты не так уж плоха.
И затопал по коридору в своих большущих ботинках.
Если бы я знала, как надзиратели ненавидят гражданских служащих, я могла бы быть приветливей с Г. Хаузером, как значилось на удостоверении инструктора по среднему образованию, висевшем у него на рубашке. Этот тип сел на стул перед моей клеткой со стопкой бумаг. Он был примерно моих лет или чуть старше, со скучными усами и уродскими кроссовками.
– Начнем с чего-нибудь простого.
Он прочитал первый вопрос по математике.
– Четыре плюс три равняется: (а) восьми, (б) семи, (в) ничему из вышеназванных.
– Вы чего, бля, смеетесь надо мной?
– Это (а) восемь, (б) семь или (c) ничего из вышеназванного? Иногда помогает считать на пальцах, если так не получается.
– Это семь, – сказала я. – Я думаю, мы можем перейти к чему-то более внушительному.
Он перелистал несколько страниц.
– Ну, хорошо. Как насчет текстовой задачи? Если у нас идут в кино пятеро детей, две матери и одна кузина, сколько билетов им понадобится? (А) семь, (б) восемь, (в) ничего из вышеназванного.
– А на какой фильм они идут?
– В математике замечательно как раз то, что это не важно. Можно считать, не зная таких подробностей.
– Мне трудно представить этих людей, не зная, кто они и на какой фильм идут.
Он кивнул, как бы признавая, что мои слова разумны и не вызывают сложностей.
– Возможно, мы забежали немного вперед, – сказал он. – Как насчет сформулировать это в форме вопроса? Или даже мы возьмем вопрос и упростим его.
У этого парня было терпение настоящего идиота.
– У нас трое взрослых и пятеро детей: сколько билетов им нужно?
Он произнес это без всякого сарказма. Г. Хаузер был так сосредоточен на работе со мной, точнее, с той, за кого он меня принимал, что у меня не получалось подыграть ему.
– Если детей пускают в кино бесплатно, откуда мне знать, сколько билетов им нужно? И потом, смотря какие это люди, какой это кинотеатр – они из гетто или образцовые граждане вроде вас? Потому что они могли купить два билета, а потом впустить одну из взрослых, например эту кузину, через аварийный выход.
Я представила запачканный плюшевый ковер многозального кинотеатра рядом с Оклендским аэропортом, такой, в котором кузину провели бы без билета через аварийный выход.
Вероятно, его уже там нет, как и всех других кинотеатров, которые я знала. Например, «Стрэнда» на Маркет-стрит, где мы с Евой еще девчонками пили дешевое вино с ребятами постарше. Или «Сьерра» в Дали-Сити, где показывали «Рокки Хоррора». И «Серф», перед пляжем, куда я пошла с мамой, когда была маленькой, на фильм с актрисой, в честь которой меня назвали. В этом фильме все время показывали одну и ту же автомобильную аварию в замедленной съемке. Наверно, я задавала слишком много вопросов, потому что в итоге мама схватила меня и сказала, что мы уходим. Я испортила ей фильм.
– Они законопослушные граждане, – сказал Г. Хаузер. – Как я.
– И всем детям нужны билеты?
Он кивнул.
– Ответ «восемь».
– Отлично, – сказал он.
– Вы сейчас поздравили двадцатидевятилетнюю женщину с тем, что она сложила три и пять.
– Нужно же с чего-то начинать.
– А с чего вы решили, что я не умею считать?
– Здесь есть женщины без навыков счета. Которые с трудом складывают. Я могу дать вам практический тест на аттестацию о среднем образовании, и если вы уверены, что пройдете его, я запишу вас на определенное время.
– Мне не нужен этот аттестат, – сказала я. – Я здесь потому, что мне сказали прийти сюда.
– Вы можете считать, что вам не нужен аттестат, но в будущем, когда вы выйдете на свободу, вы будете рады, что он у вас есть.
– Я не выйду на свободу, – сказала я.
Он завел благопристойную шарманку о людях, не знающих точного срока своего заключения, и о бесчисленных программах для заключенных с большим сроком, для которых будет желательно иметь аттестат. Я не стала говорить ему, что окончила среднюю школу. Я сказала, что подумаю об этом, и меня отвели назад в камеру.
Джимми Дарлинг занимался математикой с Джексоном забавы ради. Это началось с урока об истории счета, за закусочным столиком на ранчо в Валенсии. Джимми нарисовал круг на бумажке.
– Это загон, в котором человек держит своих животных, – сказал Джимми.
Он нарисовал три круга, обозначавших животных.
– Каких животных? – спросил Джексон.
Пожалуй, это у нас было общее – желание знать ненужную информацию.
– Предположим, овечка, – сказал Джимми. – У фермера три овечки, и у каждой есть имя: Салли, Тим и Джо. Каждое утро фермер выпускает овечек попастись. Вечером он загоняет их обратно в загон. Поскольку их всего три, он легко может свериться с коротким списком их имен и убедиться, что Салли, Тим и Джо все на месте в своем домике на ночь, где их не съедят волки. Но представим, что у фермера десять овечек, а не три. Если он даст имена каждой из них, ему придется вспоминать десять имен, когда они возвращаются. Ему нужно будет узнавать десять овечек. Каждой овечке положено отдельное имя. Если овечка Салли беременна, тогда он сможет узнать ее широкий живот и отметить ее имя, когда она вернется с пастбища. Но что, если у фермера тридцать овечек. Слишком много имен, да? Поэтому он берет ведро и кладет туда камни – ровно столько, сколько у него овечек. Он вынимает из ведра по камню за каждое животное, выходящее из загона утром. А когда каждое из них возвращается вечером, он кладет камень в ведро. Когда все камни снова сложены в ведро, он знает, что все его овечки благополучно вернулись домой. Больше овечкам не нужны имена. Фермеру нужно просто знать, сколько у него овечек.
