Мы посмеялись насчет «умных машин». Они напоминали мне колпачки на мебельных ножках. Вертикальная чушка, которая тыкается повсюду.
– А ты на чем ездила? – спросил меня Конан.
– На «импале» шестьдесят третьего, – сказала я.
– Е-мое.
– Так-то, – сказала Сэмми. – Это моя девочка.
Но как только я это сказала, мой задор иссяк. У меня больше не было машины.
– Знаешь, что я ненавижу? – сказал Конан, пока я пыталась стряхнуть невеселые мысли и снова влиться в разговор. – Это когда люди снимают глушители с «эскалады». Ебучие «эскалады». В них что-то такое пластиковое, дешевое. Я бы лучше взял «эльдорадо». В семидесятые настал конец хорошим американским машинам. Раньше мы делали настоящие джипы в этой стране. Теперь мы делаем яйца для джипов.
– Эти уродские побрякушки, которые болтаются над дорогой на скорости восемьдесят миль в час? Я не знала, что они так называются.
Я сказала, что мне кажется дурацкой идея, что мужчинам нравится красоваться искусственной мошонкой – самой уязвимой частью мужского тела – позади своих джипов. И Конан со мной согласился.
– Что тут крутого, когда эта штука болтается под бампером? – сказал Конан. – Если бы я был чуваком, я бы водил огромный трейлер с «харлеем». Или просто «харлей».
– Я слышала, – сказала я, – ты бахвалился Маккинли, что действительно водишь «харлей».
– О том и речь. Будь я чуваком, я был бы точно таким же. Только по другую сторону решетки.
Сэмми сказала, что у нее в пятнадцать лет была спортивная тачка «транс-ам». Подарок от ее приятеля и дилера, Смоки.
– Я знаю кое-кого по имени Смоки, – сказал Конан.
Я тоже знала Смоки. Хотя не лично. Смоки, которого я знала, был Смоки Яник, строитель НАСКАРа. Мы с Джимми Дарлингом оба его обожали. Смоки Яник жульничал со всеми своими нововведениями для НАСКАРа, как и все другие. А еще, когда он был молодым гонщиком, он гонял, свесив один локоть из окна. Смоки Яник был пижоном. Но Смоки Яник уже мертв. Я в тюрьме. А Джимми – кто знает? С какой-нибудь бабой, это точно, и какой бы она ни была, она была на свободе. В отличие от меня.
– Ты, случаем, говоришь не о Смоки из Белл-гарденс? – спросил Конан. – А?
О нем самом, сказала Сэмми.
– Смоки был твоим приятелем? Я из Белл-гарденс, и Смоки, которую я знаю, это женщина.
– Я этого не знала, когда познакомилась с ним, – сказала Сэмми. – Он нарисовался в этих штанах в обтяжку – как они называются? – и с такими маленькими белыми ракушками на шее, и мы стали тусить – у него был пузырек «ангельской пыли», – и следующее, что я помню, это что я в мотеле в Уиттьере и прошло два дня.
– Ракушки пука, – сказал сержант Маккинли по громкой связи.
Он был в наблюдательной комнате, за зеркальным стеклом, и слушал наш разговор через микрофоны направленного действия.
– Я просыпаюсь и совершенно не помню, как я туда попала. На мне повсюду засосы, и рядом со мной спит этот тип, Смоки. Мы оба, как это сказать, были без одежды. Я заглянула под простыни, и у него там внизу было как у меня. Я была в шоке. После этого мы были вместе два года.
Смоки могла завести любую тачку.
– Она угоняла машину, в которой мы зависали, потом мы стирали отпечатки пальцев и бросали ее.
Как-то раз они повздорили, после чего Сэмми попыталась купить героин в закусочной в Комптоне. Смоки прикатила туда, ревя мотором, в жутком цементовозе с крутящейся бетономешалкой. Сэмми прокричала сквозь тарахтение, чтобы Смоки вырубил ее.
– Я не могла покупать дурь, когда рядом тарахтела бетономешалка, так что я стала уходить, чтобы отвязаться от Смоки с этой тарахтелкой, а она ехала за мной на той же скорости. Никакой дилер не стал бы продавать мне ничего, с таким фоном. Я ору «выруби ее», как она называется, эту крутилку, а она мне: «Я не знаю, как». Все, что она могла, это включить передачу и тронуться с места. Мы орали друг на друга, и наконец я залезла в кабину, чтобы разобраться без свидетелей. Мы катаемся по округе в этой бетономешалке и понемногу успокаиваемся. Я уже не бешусь. Водитель оставил на сиденье коробку с ланчем. Я открыла ее, собираясь выпить его сок и съесть сэндвич, какой там мог быть, а внутри коробки был бумажник этого чувака. Мы со Смоки снова стали драться. Она почему-то решила, что раз она угнала бетономешалку, то и бумажник ее. Нет уж. Извини. Я взяла наличность и вылезла. В наших отношениях было немало таких драматичных моментов. Мы по-разному смотрели на разные вещи.
Когда в тюрьме объявляли особый режим (наибастывали по-нашему), нас не выпускали на прогулку. Иногда из-за тумана. Или из-за нехватки персонала. В мою третью неделю это случилось из-за того, что заключенная общей категории вышла за границу миндального сада. Только тем, кому осталось до выхода шестьдесят дней, разрешают работать в саду, находящемся за стенами тюрьмы. Девушка, совершившая такое, запорола все. Бетти узнала об этом по телевизору и прокричала новость по вентиляции. Эту девушку взяли в доме ее матери. Она направилась прямиком домой. Сэмми сказала, что никому еще не удавался успешный побег из Стэнвилла.
– Одной пожизненной по имени Энджел Мари Яники это почти удалось. Она была близка к цели. То есть вот на столько.
Она припрятала одежду во дворе, комбинезон механика и бейсбольную кепку, чтобы прикинуться одним из рабочих. Кто-то достал ей пару кусачек. В день, когда тюрьму окутал туман из долины, плотный, как молоко, она работала в незаметном со смотровой вышки месте, сбоку главного двора. Она прорезала дыру в заборе, выбралась наружу и пошла вдоль дороги. Но ее заметил надзиратель, выходивший из тюрьмы, и что-то заподозрил. Дороги вокруг тюрьмы не предназначены для пешеходов. По ним может ездить только сельхоз-техника и тюремный транспорт. Ее поймали через несколько минут. Теперь в Стэнвилле забор под электричеством. Электрифицирован, как сказала Сэмми.
– Только тронешь – и поджаришься.
– А если спрятаться внутри грузовика? – спросила я. – Как думаешь, они их проверяют?
– Они шмонают каждую машину.
– Тогда подо дном. Привязаться к днищу.
– У них зеркала на колесиках. Они заглядывают под все машины. Ты сможешь выбраться, только если у тебя любовник с вертолетом, который сможет перестрелять охрану на вышках и приземлиться во дворе. Или, может быть, если прикинешься, что ты серьезно больна, и тебя отвезут в больницу в Стэнвилле, и там тебя будет ждать целая команда, готовая отбить тебя гранатами и штурмовым оружием, и с вертолетом, и чтобы у них был для тебя новый паспорт, наличность, все, что нужно, наготове.
На пятой неделе в карцере Конан на прогулке рассказал нам, как его однажды посадили в мужскую тюрьму.
– Я был на остановке где-то в долине, и меня загребли вместе с гомиками, но я решил не разубеждать их. Никого ни в чем не разубеждай, потому что чьи-то заблуждения могут стать твоим везением. Ты ждешь, смотришь, как оно пойдет, смотришь, не будет ли тебе гешефта с их заеба. Они продержали меня там полночи, а потом повезли в Старый город. В СИЗО был аншлаг, так что, если ты не чикса, тебя оформляли практически не глядя. У меня была зажигалка, и они даже не заметили. Просто сверкнули мне в дырку и сказали: следующий. На допросе меня спрашивают: ты гей? Я говорю: да – всегда говори правду, когда можешь. Они спрашивают, в какие клубы я хожу, что там наверху, и я говорю наугад, и это прокатывает. Дальше коп говорит: как звать вышибалу? Я говорю: Рик. Он спрашивает: ты уверен? Ага, говорю, но засыпалась, и коп говорит: пошел на хуй отсюда. В голубые общаги берут только реальных педрил. Не будет тебе зумбы, приятель. Копы несколько раз повторили мне это. Не будет тебе зумбы. Типа, если бы меня приняли в главный обезьянник Лос-Анджелеса, я бы смог записаться на курсы зумбы. А я даже не знаю, что за зумба такая
[26]. Мне выдали стандартные темно-синие шмотки вместо небесно-голубых и посадили в обычную камеру. Все было путем. Сокамерник мне попался кайфовый, по имени Честер. Я помог ему отодрать кусок решетки от вентиляции в душевой, потому что был там выше всех, и он за это прикрывал меня. Мужской СИЗО во многом лучше. Лучше кормят. Хорошие тренажеры в качалке. Отличная библиотека. Больше телефонов, давление воды сильнее…
