До четырнадцати лет я каким-то чудом держалась и старалась не показывать окружающим своих мыслей о маме. Зато потом забыла обо всех, кроме нее. Мне нужна была только она. Я мечтала о маме. Я постоянно хотела к ней. И при этом я даже не знала, где ее искать.
Мама родила меня и оставила в роддоме, не написав ни официального отказа, ни разрешения на усыновление. Я «подвисла» на много лет: мамин ребенок, который в жизни не видел маму. И, только когда я училась в седьмом классе, маму смогли найти. Конечно, я ничего не знала об этом. Понятия не имела, что социальному отделу удалось выяснить ее адрес и даже телефон, – нам таких вещей никогда не говорили. Считалось, что ребенок спокойно живет и не помнит ни о каких родителях, тем более если они его не воспитывали.
Не знаю, как остальные дети – мы таких вещей не обсуждали, это слишком личное, – но я думала о маме каждый день. И сейчас, уже став взрослой, уверена, что самая большая ошибка – ждать, что ребенок может выбросить свои корни и свое прошлое. Нет! Без знаний о том, откуда ты взялся, кто ты такой, невозможно жить.
И вот однажды, безо всякой подготовки, меня вызвали в социальный отдел. Там сидел незнакомый мужчина – мне объяснили, что это адвокат, – и он устроил мне допрос:
– Как тебя зовут?
– Соня. – Странно, что ему не сказали.
– Фамилия?
– Испергенова.
– Таааак, – он что-то отметил в своих бумагах. – Скажи, твоя мама тебе привозит подарки?
– Что?! – Сердце бешено заколотилось, я стала вглядываться в него, пытаясь понять, что именно он знает о маме.
– Повторяю вопрос, – он продолжал смотреть в документы, – твоя мама привозит тебе подарки?
– Нет, – прошептала я едва слышно.
Весь детский дом знает, что я никогда в жизни не видела свою маму. Что ко мне, единственной из всех детей, никто не приходит. К чему этот унизительный разговор?
– Она тебя навещает? – прозвучал новый вопрос.
– Нет.
– Ты когда-нибудь видела свою маму?
– Нет.
– Знаешь, где она живет?
– Нет, не знаю.
Еще и еще, миллион жутких вопросов. Каждый входил в меня словно отравленная игла. Но никому не было дела до моих чувств. Мужчина смотрел только в бумаги, каждый раз отмечая что-то после моего очередного «Нет». Нет. Нет. Нет. «Я ничего не знаю! – хотелось мне крикнуть. – Разве вы не понимаете?» Но я молчала, только сжимала кулаки и впивалась ногтями в ладони, чтобы выдержать эту пытку. Мысли мешались в голове, прыгали и мешали спокойно дышать. Я сидела перед ним беспомощная и хватала ртом воздух, почти теряя сознание. Он спросил все, что ему было нужно, и ушел. А я – нет. Как я могла упустить такой шанс?! Ему явно было что-то известно про мою маму. Это я, а не он должна была задавать вопросы о ней, это мне, а не ему нужно было найти ответы! Где она? Жива ли, здорова? Есть ли у нее дети, семья? Все ли у нее в порядке? А если да, почему она до сих пор не нашла меня? Я ни о чем его не спросила. Дура. Дура!
Вопросы, которые всегда бродили в моей голове, вспыхнули с того момента как пожар. Мысль о том, что мама нашлась, не давала покоя. Я думала о ней непрерывно, двадцать четыре часа в сутки. Мне не было дела до других взрослых и тем более до детей, которые жили рядом. Я хотела только одного – встретиться с мамой. Я ушла глубоко в себя, потому что это был единственный способ оказаться с ней рядом. Только там, в собственной душе, я могла говорить с мамой часами. Она рассказывала мне о своей жизни, а я ей – о своей. Я подолгу смотрела в ее глаза – свои глаза – и только в эти минуты могла дышать.
Сегодня уверена, что именно благодаря этому убежищу в собственном воображении я и спасалась. Благодаря фантазиям выжила. А когда «возвращалась» в детский дом из параллельного мира, когда меня грубо выдергивали оттуда, хотелось одного – умереть.
После визита адвоката состоялся суд. Я не была на нем, знаю только одно: в заключении суда написано, что в 2007 году маму лишили в отношении меня родительских прав и назначили алименты в мою пользу. Детский дом оформил сберегательную книжку, и на нее стали поступать деньги от мамы. Я не знала, сколько она платит, не знала, как часто, меня это не волновало. Никакие деньги мне были от нее не нужны. Нужна была только она сама! Я физически ощущала неразрывную связь с ней и все глубже уходила в себя – только для того, чтобы быть с мамой наедине.
В то время я жила на грани нервного срыва. Постоянно хотела к маме и не могла больше ждать. Я и так слишком долго ждала! Ее не было рядом, когда я делала первые шаги, произносила первые слова и первый раз шла в школу. Ее не было, когда меня били ремнем, клали голую под кровать и насильно раздевали. От осознания этого накатывали страшные истерики – я убегала в спальню, падала лицом в подушку и рыдала по нескольку часов подряд. «Хочуууу к маме, – тихо скулила я сквозь слезы, – маааамааа!» Ложилась вечером в кровать и снова рыдала, потому что не могла больше жить без нее. Мое терпение кончилось.
Воспитатели не знали, что со мной делать. Я видела, что Алия Имировна переживает, хочет чем-то помочь, но ее заботы меня не трогали. Она меня раздражала. Я убивалась по маме, убивалась по собственному потерянному детству. Как чувствовать себя ребенком, если у тебя нет и никогда не было родителей?! У меня срывало крышу от этих мыслей, я была на грани помешательства. И тогда Алия Имировна пошла в соцотдел, взяла там мое дело, выписала из него телефон моей матери и отдала его мне.
Оказывается, все было так просто? А мне никто ничего не говорил… Я взяла номер мамы и спрятала его как великую драгоценность. Каждый день начинался с того, что я собиралась звонить маме. Подходила к телефонному аппарату, даже протягивала к нему руку, но потом в страхе отдергивала ее. Я не могла. Алия Имировна снова меня пожалела – набрала номер сама. Я стояла рядом и слышала в трубке длинные гудки, которые пронзали меня насквозь.
– Алло!
Женский голос из другого мира заставил вздрогнуть. Я не узнала его. Это она?!
– Здравствуйте, – Алия Имировна говорила уверенно, я, дрожа поблизости, завидовала ее спокойствию, – вас беспокоит воспитатель из детского дома.
– Да? – Голос заволновался.
Алия Имировна представилась и сразу стала рассказывать обо мне. Она называла меня «ваша дочка». Говорила, какая я хорошая. Какая умница и красавица. Учусь лучше всех. Трудолюбивая, добрая… На том конце провода молчали. Не прерывали, но и не произносили ни слова. Молчала и я – стояла рядом с воспитательницей и продолжала дрожать так, будто по мне пустили электрический ток. Алия Имировна, не прерывая своего монолога, оторвала трубку от уха и показала жестом, что хочет передать ее мне. Я отчаянно замотала головой. Нет. Нет!!! Я не могла. Невысказанные слова застряли в горле и мешали дышать. Я замахала руками, давая понять, что трубку не возьму. Алия Имировна выкрутилась сама – попрощалась и закончила разговор, пообещав еще позвонить. Хотя никто ее об этом не просил.
