Никогда не увлекавшаяся подобными вещами (время она предпочитала тратить на что-то более стоящее), Вика извлекла мобильный, чтобы отыскать во Всемирной паутине информацию об этом самом принце Джоки, однако была вынуждена капитулировать, ибо сигнала вай-фая в аду не было.
Что же, ад полностью оправдывал свое название: звонка ни туда, ни оттуда последовать не могло.
После третьего коктейля Вика вдруг ощутила легкую тошноту и поняла, что ведет себя как последняя дура. Таращится на лестницу в ожидании бородача-аристократа, с которым столкнулась по время пробежки, как будто…
Как будто влюбилась в него!
И вдруг поняла — а ведь в самом деле влюбилась!
На улицу она прорвалась через все тот же черный ход, хотя это было и непросто, однако, на ее счастье, один из охранников запомнил ее, а ссылка на виконтессу Грейсток в аду в отличие от рая возымела воздействие, и ее выпустили в душную майскую ночь, отомкнув тяжеленную металлическую дверь.
Чувствуя себя душой, сумевшей вырваться из ада и снова попасть на Землю, Вика полной грудью вдохнула и вдруг ощутила, что ее душат слезы.
Хорошо, что на задворках клуба никого не было, даже отогнанный владельцем фургон с журналистами исчез.
Она была совершенно одна, здесь, на задворках ада и рая, где-то в промежуточном мире, тридцатичетырехлетняя идиотка, без семьи, без детей, зато с пятью компьютерными фирмами, хоть и мелкими, вдруг отчего-то на полном серьезе решившая, что втюрилась в неизвестного бородача-аристократа во время утренней пробежки в Гайд-парке.
Что за феерическая дура!
Усилием воли заставив себя перестать всхлипывать, Вика приняла решение: немедленно в отель, десятиминутный контрастный душ, таблетка аспирина — и баюшки. Завтра ведь подруга выходит замуж, становится виконтессой, и…
И что?
Зарыдав на этот раз во весь голос, Вика прижалась к кирпичной стене. И чего она плачет? Ведь не только из-за того, что влюбилась в человека, с которым говорила от силы семь минут. Может, и всего пять.
Или даже четыре.
И не говорила даже, а перебросилась парой банальных, ничего не значащих фраз.
Ничего не значащих?
А кто сказал, что для того, чтобы в кого-то влюбиться, надо вести пространные беседы о монадологии Лейбница, альтернативной теории Большого взрыва и хронологических несостыковках ордовикско-силурийского вымирания?
Кто сказал, что надо вообще что-то произносить? Или, быть может, достаточно обменяться парой банальностей и…
Вика, всхлипнув, жадно вдохнула и ощутила столь ненавистное ей никотиновое амбре, шедшее из-за угла. Закашлявшись, она завернула за этот угол, желая сорвать на первом попавшемся курильщике-бедолаге всю свою злость, и замерла, увидев, что с сигаретой в руке около еще одного входа, видимо, того самого, для пожарной эвакуации, о котором вел речь владелец клуба, нахально облапывая ее, у стены, упершись в нее одной ногой и пуская в небо струю дыма, стоит он.
Питер из Гайд-парка.
Первым желанием Вики было нырнуть обратно, однако она, ошарашенная неожиданной материализацией прямо перед ней объекта ее мыслей и чаяний, застыла, словно изваяние.
А Питер, увидев ее и однозначно узнав, поперхнулся сигаретным дымом и принялся громко кашлять. Бросить его в таком положении Вика, конечно же, никак не могла.
Поспешно подойдя, она постучала его по спине и произнесла:
— Выбросите эту тлеющую отраву! Она вас убьет!
— А? Что? — произнес бородач Питер, и Вика, энергично взяв у него только что начатую сигарету, бросила ее на асфальт и раздавила кроссовкой (да, в самый крутой лондонский ночной клуб, на девичник будущей виконтессы Грейсток, она отправилась в кроссовках — правда, не тех, в которых совершала утренний моцион по Гайд-парку, а в других).
— Это яд! — заявила она и произнесла мягче: — Извините, вы, конечно, сами вправе решать, курить вам или нет, травить вам свой организм или нет, зарабатывать вам рак или нет. Но я, некурящая, но вынужденная против своей воли везде, где только ни придется, вдыхать эту мерзость, не хочу, чтобы за меня решали, травить ли мне мой организм и зарабатывать ли мне рак…
А потом, вдруг поняв, что только что отчитала совершенно незнакомого ей человека, да к тому же вырвала у него из рук сигарету, которую он курил, примирительно произнесла:
— Жаль, что каждый раз, когда мы с вами… сталкиваемся, вам приходится страдать.
Она кивнула на заклеенную пластырем руку Питера.
Тот, расхохотавшись, заявил:
— Вы прямо как моя бабуля! От нее тоже приходилось прятаться, потому что она терпеть не может курильщиков. И дедуле от нее доставалось…
— Прекрасно понимаю вашу бабулю, — согласилась Вика. — А у вас, если я правильно понимаю, были с ней хорошие отношения. Могу ли я спросить, жива ли она?
Вика быстро сосчитала: если Питеру, по ее оценке, от двадцати семи до тридцати пяти (возраст мужчин с бородой так сложно определить точно), то его родителям, вероятно, от шестидесяти до, не исключено, семидесяти, а бабуле может быть и за девяносто, по крайней мере, точно с гаком за восемьдесят.
И снова знакомое ей уже из Гайд-парка недоверчивое выражение лица и сузившиеся серые глаза:
— О да, бабуля в отличной форме, хотя уже не первой молодости. Однако что вы тут делаете?
Он явно хотел сменить тему, и это было на руку Вике.
— Отмечаю девичник подруги, которая выходит завтра замуж за виконта…
Она не назвала фамилию, хотя была уверена, что в аристократических кругах все обо всем знают. Или нет? Собственно, что она знала об аристократических кругах?
Ровным счетом ничего.
— А вы? — продолжила она, переходя в наступление. — Вы здесь с… принцем?
Питер, склонив голову, продолжал пристально на нее смотреть.
— Дело в том, что я вас видела. Случайно, хотя в это сложно поверить. Вы вместе с принцем Джоки и его свитой поднимались по лестнице в рай. Я вас окликнула, но вы не услышали…
— Не услышал, — согласился Питер. — Там так громко. Раньше я обожал подобные заведения, отрывался по полной программе, но после… после Афганистана все это ушло в прошлое. Однако меня пригласили на день рождения, и юная леди, виновница торжества, хорошая знакомая нашей семьи, была вольна в выборе заведения…
— Или это принц настоял? — произнесла Вика, заметив, что эта тема ввергает Питера в краску. — Наверняка он тоже любит оторваться, этот ваш принц…
— Думаю, и принцы тоже могут меняться со временем, — усмехнулся Питер. — Даже такие, как Джоки. Он неплохой малый, хотя и непутевый. Маркс сказал бы, что типичный продукт своей среды, но он же не виноват, что он принц!
