— Почему?
— Ну, про английский Леня тоже считал, что никчемный предмет. А я однажды отвела его в бар. Где одни экспаты. И все официанты — литовцы или молдаване, по-русски не понимают. Он дико смутился, пытался сбежать. Но я его не пустила. И помогать не стала. Заставила самого сделать заказ. И с ирландцами, которые за наш столик подсели, общаться. Сначала он пары слов связать не мог. Но постепенно освоился. Заговорил — с ужасными ошибками, медленно, — но заговорил. С тех пор английский, — улыбнулась с печальной гордостью, — у Леньки стал любимым предметом.
— Да… — протянула я. — Вы действительно Мэри Поппинс. Применяете нестандартные методы.
— А что остается, когда обычные уговоры не действуют? Леню никто не любил и не понимал. — Глаза учительницы наполнились слезами. — Родители от него хотели «пятерок», спортивных титулов, побед в олимпиадах. И Леня, когда бывал на подъеме, действительно старался: сидел в библиотеках, заучивал наизусть целые страницы, струил идеями. А потом наступала депрессия — и почему-то именно на эти дни чаще всего выпадали контрольные или соревнования. Он проигрывал, папа с мамой называли его ничтожеством. Грозились сдать в специнтернат. Хотя мальчик вполне тянул школьную программу.
— Вы знали про его настоящий диагноз?
— Ну… я повидала много детей с СДВГ. И догадывалась, что у Ленечки что-то более серьезное.
Современная Мэри Поппинс грустно вздохнула:
— Больше всего ему нравилось работать руками. Замечательные шкатулки делал, поделки деревянные. Это у него всегда получалось, независимо от подъема или спада. Но предмета «труд» в школе нет, а папа с мамой над его хобби смеялись, называли ремесленником. Поэтому он постоянно метался, мечтал найти себе дело, в котором преуспеет, станет лучше других. Я его старания, как могла, поощряла. Уговорила ходить в кружок рисования в соседнюю школу — педагог его хвалила. Однажды Леня побывал вместе с папой на охоте, и ему очень понравилось стрелять. Однако в секцию стрельбы его не взяли. Но я нашла обычный тир, куда пускали всех желающих. И он с удовольствием проводил там время. Мне казалось… мне казалось, я делаю как лучше.
— Да все хорошо вы делали. Кроме тира, конечно, — вырвалось у меня.
Вероника Андреевна взглянула печально:
— В последние пару месяцев Леня стал от меня отдаляться. Никогда не оставался после уроков — просто поболтать, как раньше. Сразу убегал. Спортом, кажется, занялся. Каким — не говорил, но я заметила: он подтянулся, нарастил мышцы. Однажды увидела: на правой руке костяшки сбиты. Спросила, где поранил. Он ответил, что удар отрабатывал. Но не в секции — просто какое-то сообщество во дворе. Знаете, когда врубают на полную «Танцы под фонарем» и крутят сальто на турнике. Сначала я радовалась, думала, нашел наконец себе компанию, занятие по душе. Но потом заглянула в его профиль в соцсетях и пришла в ужас. Пыталась с ним поговорить, объяснить, что он берет от евгеники самое худшее. Но, — кинула в меня острый взгляд, — таланта мне все-таки не хватило.
— Вы о чем?
— Олдос Хаксли говорил: «Чем одареннее человек, тем способнее он разлагать окружающих». Я чувствовала: Леня встретил кого-то, кто сильнее меня. Чье влияние более мощное.
Я подобралась:
— Но вы… вы этого человека видели?
— Только однажды. Мельком. После уроков.
Я открыла сумочку, достала планшет.
— Это он?
Вероника Андреевна долго вглядывалась в фотографию Филиппа Долматова. Потом кивнула:
— Да. Похож. Очень похож. — Задумалась. Добавила: — Знаете… у Лени был такой немного странный взгляд. Собачий. Псина всегда по-разному смотрит. Иногда — улыбается. А то показывает, что разорвать готова. Но на этого человека… — женщина запнулась, — Леня смотрел с абсолютной, непреклонной преданностью. Как на безусловного вожака. И я очень, очень забеспокоилась. Хотела к школьному психологу пойти. Лениным родителям позвонить. Но, — развела руками, — не успела. Мальчик уже покончил с собственной жизнью. И жизнью остальных.
— А полиция спрашивала вас про вожака стаи?
— Я сама к ним ходила. Мне сказали: когда понадобится, обязательно пригласят на опознание. Пока не звали. — Снова всмотрелась в фотографию, спросила: — А кто этот парень?
— Пока знаю только то, что на поверхности. По профессии сомелье. Светский образ жизни. Тусовки, клубы, театры.
— И вы вместо полиции пытаетесь построить против него обвинение? — с сомнением проговорила учительница.
Оставалось лишь признаться:
— Пока я просто мечусь. За все ниточки хватаюсь.
— Моя нитка вам помогла? — грустно улыбнулась учительница.
— Очень! — с чувством ответила я.
— Тогда пойдемте пить чай, — улыбнулась. — И в качестве наказания за обман вам придется съесть торт, который я приготовила для риелтора. Весь. Я сладкое вечером не употребляю.
* * *
От Вероники Андреевны я вышла в половине двенадцатого. Ну и денек сегодня! Еще с утра была в Пскове, потом перелет, поездка в полицейской машине, допрос на Петровке, бдение за компьютером, работа со свидетелем… Любой бы Ниро Вульф давно налил себе пива и слопал добрую порцию домашних колбасок по-каталонски, но я, похоже, стала питаться нервной энергией. Ох, нет, простите. Забыла про торт и про чай с пятью ложками сахара, который пила в офисе. Впрочем, сладкое — как учит наука — хорошо стимулирует мозг.
Я вызвала такси, решительно пресекла поток комплиментов шофера, открыла телефонную записную книжку и принялась вносить в нее дальнейшие планы. Встретиться с Федором и забрать у него договор. Съездить в Центр реабилитации и еще раз пообщаться со словоохотливой администраторшей Ксюшей. Попробовать получить аудиенцию у недосягаемой пока начальницы Центра Антонины Валерьевны…
Таксист въехал в мой двор и резюмировал:
— Скучный ты девушка. Пятьсот рублей с тебя.
Цена несуразная, но спорить и давать водиле очередную возможность пофлиртовать я не стала. Молча сунула пятисотку и хлопнула дверью.
И дома — решительно прошла мимо мягчайшего, уютного дивана.
Снова уселась за компьютер.
Теперь меня интересовал вожак стаи. Он же — сомелье Долматов.
Всех мужчин я (вольно или невольно) измеряю по мерке Синичкина. Большинство из них хуже. Единицы — лучше. А есть — просто другого порядка, или чокнутые. Именно таким мне представлялся Филипп.
Ну как можно идти с дамой в Главный театр — а в антракте шипеть угрозы в адрес группы аутистов?
Отправлять на верную смерть больного на голову школьника — а потом наблюдать из-за оцепления, как с территории Центра реабилитации выносят трупы погибших? И буквально через пару часов сорваться в Псков убивать Ольгу?!
Хотя все ли из того, что я знаю, правда? Доказательств никаких, одни слова почти незнакомых мне людей. Может, и никакого инцидента в Главном театре не было, и Леню Долматов ни к чему не подстрекал, и ездил не в Прасковичи убивать Ольгу, а, допустим, к подруге, которая живет в городе Дно. Или вообще никуда не ездил.
