— Красиво! — вырвалось у Наполеонова.
И он тут же подумал о том, какая красота царит сейчас на приусадебном участке его подруги детства Мирославы Волгиной. Неосознанно он перенесся на кухню особняка. Перед его внутренним взором предстала и вовсе соблазнительная картина — Морис Миндаугас, колдующий над кастрюлями и сковородками, в которых что-то тихо булькало и скворчало.
Наполеонов проглотил слюну и вздохнул. Но тут же напомнил себе, что он съел аж четыре бутерброда и запил их горячим чаем. А если бы не умчался из дома ни свет ни заря и дождался бы завтрака, приготовленного матерью, то и вообще думал бы не о еде, а о деле.
— Да! О деле! — произнес он вслух, вернулся за стол и разложил бумаги. В дверь постучали пару раз, и она тотчас распахнулась.
— Ах, Александр Романович! — воскликнула влетевшая секретарь Элла, — как вы сегодня рано!
Наполеонов открыл рот, чтобы возмутиться ее вторжением, но она застрекотала, не дав ему произнести ни единого слова:
— А я как знала! Как знала!
— Да что ты знала? — удалось вклиниться Наполеонову.
— Что вы пришли! И, как всегда, голодный!
— Я не голодный!
— Ну, просто, как знала, — продолжала она, не слушая его, — я по пути купила ванильные булочки, — она бухнула пакет прямо ему на стол, — сейчас чай принесу!
— Элла! У меня на столе документы!
— Вижу, вижу, — зачирикала она, — какая прелестная туфелька! — Она уставилась на фотографию найденной на даче Фалалеева туфли и печально вздохнула: — Но мне таких туфель никогда не носить!
— Это еще почему? — спросил следователь.
— Потому, что я секретарь!
— Ну, и что с того, — не понял Наполеонов, — секретари что, босиком должны ходить?
Элла подозрительно уставилась на следователя.
— Ну, что ты так на меня смотришь? На мне узоров нет, — фыркнул он.
— Вы чего? — недоверчиво спросила Элла, — на самом деле не понимаете или притворяетесь?
— Чего я не понимаю?! — рассердился Наполеонов.
— Того, что эти туфли стоят ваше годовое жалованье! — выпалила девушка.
— Мое годовое жалованье? — не поверил следователь, — ты ничего не путаешь? Какие-то жалкие башмаки…
— Я ничего не путаю! И вовсе они не жалкие! Любая женщина мечтает о таких!
— Ну, уж с этим позволь не согласиться, — усмехнулся Наполеонов, вспомнив Мирославу.
Он не сомневался, что его подруга ни за что не станет отдавать за туфли не то что годовое жалованье следователя, но и десятую его часть. И при мысли об этом он зауважал ее еще больше.
— Ну да, — усмехнулась Элла, догадавшись, о чем он думает, — таких, как Волгина, единицы.
— Жаль, — констатировал Наполеонов, — но не в этом дело, раз ты у нас такой эксперт по башмакам, подскажи, где их можно купить, — он кивнул на фотографию, — за границей?
— Почему обязательно за границей, — сказала Элла, — например, в бутиках в центре города.
— А еще?
— Еще, может быть, в «Итальянской слободе», — задумчиво проговорила Элла.
— А это что такое?
— Магазин элитный на Герасименко.
— Буржуйский, значит?
— Ну…
— Все понятно!
— Но такой обуви даже хозяева элитных магазинов много не закупают. Их может быть не более двух-трех пар.
— Да? Ты молодец, Элла! Неси чай! — Наполеонов раскрыл пакет с булочками и зажмурился от удовольствия, — какой аромат!
Вернувшаяся через пару минут Элла поставила перед ним чашку дымящегося чая и собралась уходить.
— Подожди, Элла, возьми половину себе, — он протянул ей пакет.
— Нет, — отмахнулась она, — это все вам! Я за фигурой слежу.
— Ну, как знаешь.
— К тому же я не удержалась и одну по дороге слопала, — покаянно вздохнула девушка и, не дожидаясь комментария следователя, исчезла за дверью.
Наполеонов улыбнулся и покачал головой. Когда он доедал третью булочку, телефон на его столе ожил.
— Алло? — схватил трубку следователь.
— Чего жуем? — донесся до него голос Незовибатько.
— Булочки…
— Вкусные?
— Очень!
— Может, тогда тебе больше ничего для счастья и не надо? — прозвучал насмешливый голос эксперта.
— Надо, надо! — торопливо заверил Наполеонов.
— Но раз надо, то слушай. У жертвы в крови обнаружена приличная доза снотворного.
— Снотворного?
— Ага.
— То есть убийство было спланированным?
— Это уж тебе решать.
— Ну да…
— Окурки, принесенные тобой, идентичны взятым с дачи жертвы, и по отпечаткам пальцев, и по ДНК.
— Понятно…
— На записке тоже те же отпечатки, но затертые.
— Спасибо.
— Но, может, тебя заинтересует тот факт, что отпечатков жертвы на записке нет.
— Странно…
— Я тоже так думаю.
— Может, Фалалеев брал ее в перчатках? — бухнул Наполеонов.
— А может, и в валенках, — хмыкнул Незовибатько.
— Возможно, убийца забрал записку, затер отпечатки, а потом случайно обронил ее? — предположил Наполеонов.
— Чего на свете только не бывает, — откликнулся Незовибатько и распрощался.
— Итак, что мы имеем? — спросил сам себя Наполеонов. И доев последнюю булочку, сам себе ответил: — Окурки на даче оставила Маргарита Максименкова, там же найдена записка, написанная ее рукой. На орудии убийства — бутылке — отпечатки ее пальцев. Остается только разобраться с туфлей и доказать, что она принадлежит ей.
Аветику Григоряну было поручено отправиться к вдове Фалалеева и взять у нее фотографию Максименковой. Наполеонов был уверен, что таковая у нее имеется.
Дверь оперативнику открыла высокая светловолосая женщина со слегка раскосыми серыми глазами.
— Вы кто? — удивленно спросила она.
Аветик догадался, что она кого-то ждала, поэтому и распахнула так торопливо перед ним дверь.
— Старший лейтенант полиции Григорян Аветик Арменович, — он развернул свое удостоверение.
Она чуть наклонила голову, рассматривая его, и выбившаяся из прически светлая прядь волос упала на ее высокую скулу.
— А вы Анна Васильевна Фалалеева? — спросил, в свою очередь, оперативник.
— Нет, я Анина подруга, Людмила Сергеевна Лукьянова. Аня в Сашином кабинете, проходите, пожалуйста.
