– Грегуару Одиберу?
Пожарный кивнул.
– Он был не один. С ним ехал молодой помощник.
– Рафаэль?
– Да, Рафаэль Батай, – подтвердил Бенаси, заглянув в свои записи.
Потом, помолчав, он указал на группу своих подчиненных.
– Сейчас их поднимают наверх. Оба погибли.
БЕДНЫЙ ПАРЕНЕК!
Эта новость стала для Анджело ударом: снятие блокады будто стало причиной череды несчастий. Увидев выражение тягостного недоумения на лице главного пожарного, он спросил:
– Неужели это не все?
Подполковник, помолчав, поделился своим изумлением:
– Видишь ли, какая странность: у парня были связаны руки и ноги…
– Чем связаны?
– Эластичными шнурами.
4
Буря продолжала неистовствовать. Матильда уже завершила свой рассказ и теперь молча направила на Фаулза свое помповое ружье. Писатель стоял перед застекленным эркером, сцепив за спиной руки, и наблюдал за страдальчески сгибающимися на ветру, готовыми переломиться соснами. Когда молчание затянулось, он спокойно повернулся и спросил:
– Если я правильно понял, ты тоже считаешь меня убийцей твоей семьи?
– Аполлин уверенно вас опознала: она видела вас на подземной парковке. А я, лежа под кроватью, хорошо рассмотрела вашу обувь. Поэтому ответ утвердительный: да, я думаю, что это сделали вы.
Фаулз выслушал ее, не проявляя желания спорить. Немного подумав, он спросил, обращаясь, скорее, к самому себе:
– Каков же мог быть мой мотив?
– Ваш мотив? Очень просто: вы были любовником моей матери.
Писатель не скрыл удивления:
– Абсурд. Я не был с ней знаком.
– Тем не менее вы писали ей письма. Недавно они к вам вернулись.
И Матильда указала стволом ружья на пачку перевязанных лентой писем на краю стола.
– Как они к тебе попали? – перешел в контрнаступление писатель.
Матильда опять углубилась в прошлое, в тот вечер, события которого за считаные часы перевернули судьбы столь многих людей.
– Вечером 11 июня 2000 года, перед началом праздничного ужина, я переоделась: нашла в шкафу симпатичное платье, но к нему не было туфель. По своему обыкновению, я порылась в гардеробе матери, у нее было больше сотни туфель на высоких каблуках. В одной из обувных коробок я наткнулась на эти письма и просмотрела их. Они вызвали у меня противоречивые чувства. Во-первых, то, что у моей матери есть любовник, вызвало у меня шок, а во‐вторых, я невольно испытала зависть: мужчина писал ей так поэтично, так пылко!
– И ты хранила эти письма двадцать лет?
– Чтобы прочитать их все, я унесла содержимое коробки к себе в комнату и спрятала в рюкзаке, дав себе слово изучить письма, когда останусь одна в доме, и вернуть на место. После трагедии я забыла и о письмах, и о месте, куда их засунула. Мой дед по отцу, у которого я потом жила, куда-то их спрятал вместе с множеством других предметов, которые могли бы напомнить мне о случившемся. Но сам Патрис Верней всегда о них помнил, после откровений Аполлин связал их с вами и прислал мне вместе с флешкой. Нет никаких сомнений, что это ваш почерк, да и подпись всюду ваша.
– Да, письма мои, но что заставляет тебя считать, что я писал их твоей матери?
– Они адресованы S. Мою мать звали София, я нашла их в ее спальне. Неужели вы посмеете утверждать, что не видите никакой связи?
Вместо прямого ответа Фаулз сделал другой ход:
– Зачем ты сюда пожаловала? Чтобы меня убить?
– Не так быстро. Сначала я хочу преподнести вам подарок.
Она вынула из кармана и положила на стол круглый предмет. Сначала Фаулз принял его за моток черной изоляционной ленты, потом сообразил, что это лента для пишущей машинки.
Матильда подошла к этажерке, сняла с полки «Оливетти» и поставила на стол.
– Мне нужны полные признательные показания, Фаулз.
– Показания?..
– Прежде чем вас прикончить, я хочу, чтобы вы оставили письменный след.
– След чего?
– Я хочу, чтобы все узнали, что вы совершили. Хочу, чтобы все уяснили: Натан Фаулз – убийца. Поверьте, вам не выситься в будущем на почетном пьедестале!
Он покосился на пишущую машинку, поднял на нее глаза и попытался возразить:
– Будь я даже убийцей, против моих книг ты бессильна.
– Знаю, нынче очень модно разделять человека и художника: некто вытворял чудовищные вещи, но остается гениальным художником. Не обессудьте, но я рассуждаю по-другому.
– Здесь можно спорить до посинения. Сам художник, предположим, смертен, но произведение искусства тебе не убить.
– А по-моему, ваши книги переоценивают.
– Не в том дело. В глубине души ты сознаешь мою правоту.
– Из глубины моей души так и рвется желание всадить в вас пару пуль, Натан Фаулз.
Она вдруг нанесла ему жестокий удар прикладом в почки и заставила сесть. Фаулз упал в кресло и крепко стиснул зубы.
– Думаешь убить человека – это так просто? Думаешь, твои совпадающие улики наделяют тебя правом отправить меня на тот свет? Всего лишь потому, что тебе это взбрело в голову?
– Ваша правда, у вас есть право на защиту. Предоставляю вам возможность выступить в роли адвоката: валяйте, оправдывайтесь! Вы так любите повторять в интервью: «С детских лет я воевал одним и тем же оружием: старой погрызенной ручкой и блокнотом со страницами в клеточку». Я расширяю ваш арсенал: вот вам пишущая машинка, пачка бумаги и полчаса времени.
– Чего тебе, собственно, нужно?
Матильда прибегла к последнему доводу: приставила к виску писателя ствол.
– Правды! – крикнула она.
– Ты решила, что правда позволит тебе обнулить прошлое, перестать терзаться, все начать сначала? – бесстрашно проговорил он. – Как мне ни жаль, но это иллюзия.
– Сама разберусь.
– Правды не существует, Матильда! Вернее, она существует, но она подвижна, она живая, она непрерывно меняется.
– Мне осточертели ваши софизмы, Фаулз.
– Хочешь ты этого или нет, человечество неделимо. Мы находимся в серой, нестабильной зоне, где лучший из людей способен взять и совершить наихудшую гадость. Зачем тебе взваливать на себя такую ношу – правду, с которой ты не сумеешь жить? Тебе хочется брызнуть на открытую рану кислотой?
– Я не нуждаюсь в защите. Без вашей я, по крайней мере, обойдусь, – фыркнула она и указала на пишущую машинку. – За дело! Хватит тянуть. Изложите вашу версию: никаких завитушек, только голые факты. Без стилистических ухищрений, без поэзии, без отступлений, без напыщенности. Текст нужен мне через полчаса.
