Вторая новость выглядела продолжением первой: морской префект отменил наконец блокаду острова. Радиостанция «Франс-Инфо» сообщала, что это решение вступит в силу с 7 часов утра следующего дня.
Фаулза обе новости, похоже, мало заинтересовали. Кризис, заставивший его напиться, миновал. За омлетом он пересказал мне свой дневной разговор с Матильдой, и его рассказ здорово меня увлек. Из-за возраста я не мог помнить страшное дело Вернеев, хотя вроде бы слышал об этом громком убийстве то ли по радио, то ли по телевизору. Моя реакция была эгоистичной: я разглядел во всем этом только романтическую сторону и не понял, что так потрясло Фаулза.
– Вот, значит, чем вызвано ваше состояние?
– Какое еще состояние?
– То, в которое вы впали, – которое заставило вас присосаться к бутылке.
– Вместо того чтобы нести вздор, лучше расскажи, что ты раскопал дома у Матильды Моннэ.
3
Я осторожно начал с расследования, которое она вела касательно Карима Амрани и его самого. Когда я дошел до подробности с обувью, он испытал искренне удивление.
– Она совершенно спятила!.. Это все твои находки?
– Нет, не все. Боюсь, дальнейшее вам сильно не понравится.
Я разжег в нем любопытство, но это не доставило мне ни малейшего удовольствия, ведь я знал, какое потрясение его ждет.
– У Матильды Моннэ хранились письма…
– Какие еще письма?
– Ваши.
– Чтобы я писал ей письма? Этого еще не хватало!
– Не ей, Натан. Письма, которые вы адресовали двадцать лет назад совершенно другой женщине.
Я достал из кармана куртки письма и выложил их перед ним, отодвинув тарелки.
Сначала он смотрел на них, как будто не осознавая происходящего. Потребовалось время, чтобы он осмелился до них дотронуться. С подавленным видом он пробежал глазами несколько строчек. Мало было назвать это потрясением. Он выглядел так, будто увидел привидение. Но мало-помалу он взял себя в руки и изобразил безразличие.
– Ты прочитал это?
– Должен вас огорчить: да, прочитал. И ничуть не жалею об этом. Они божественны! Они так чудесны, что вы просто обязаны дать добро на их публикацию.
– Тебе лучше уйти, Рафаэль. Спасибо за все, что ты сделал. Ступай.
Это было сказано загробным голосом. Он встал, чтобы проводить меня до двери, но, сделав шажок-другой, просто махнул рукой. Я увидел с порога, как он плетется к бару, наливает себе еще виски, падает в кресло. После этого взгляд у него затуманился, он явно унесся в какие-то дали, в лабиринты былого, в воспоминания, причинявшие ему буквально физическую боль. Я не мог оставить его в таком состоянии одного.
– Прекратите, Натан. На сегодня довольно. Вам больше нельзя! – сказал я, снова подойдя к нему, и отнял у него рюмку.
– Оставь меня в покое!
– Лучше попытайтесь осознать происшедшее, а не ищите забвения в алкоголе.
Фаулз не привык, чтобы ему диктовали, как поступать. Он в изумлении потянулся за рюмкой. Я не дал ему завладеть ею, в результате она упала и разбилась.
Мы уставились друг на друга, как два кретина.
Фаулз не пожелал терять лицо. Схватив бутылку, он хлебнул виски прямо из горлышка.
Потом он подошел к окну и открыл стеклянную дверь, чтобы впустить в гостиную Бранко и заодно самому выскользнуть на веранду и плюхнуться там в плетеное кресло.
– Как эти письма попали к Матильде Моннэ? – громко спросил он. – Это немыслимо!
Теперь он выглядел не потрясенным, а очень взволнованным.
– Кто эта женщина, Натан? – спросил я, подойдя к нему. – Та, которой вы писали? Кто такая S.?
– Женщина, которую я любил.
– Я догадался. Что с ней стало?
– Она умерла.
– Мне ужасно жаль.
Я присел на краешек соседнего кресла.
– Двадцать лет назад она стала жертвой хладнокровного убийцы.
– Кто он?
– Мерзавец, каких свет не видывал.
– После этого вы перестали писать?
– Да, сегодня утром я начал тебе это объяснять. Я был убит горем. Я бросил писать, потому что лишился той умственной целостности, без которой ничего нельзя сочинить.
Он впился взглядом в горизонт, как будто там можно было отыскать ответы. Ночью, в полнолуние, когда море превратилось в жидкое серебро, это место выглядело еще более волшебным. Здесь ничего не стоило вообразить себя одним в целом свете.
– То, что я перестал писать, было ошибкой, – сказал он вдруг, словно на него снизошло озарение. – Творчество упорядочивает жизнь и мысли, оно часто наводит порядок в экзистенциальном хаосе.
Мне уже целую минуту не давал покоя один вопрос.
– Почему вы не покидаете этот дом?
Фаулз горестно вздохнул.
– Я купил «Южный Крест» для нее. Она влюбилась и в меня, и в остров. Находиться здесь значит для меня не расставаться с ней.
Мне жгли язык еще тысяча вопросов, но Фаулз не дал мне шанса их задать.
– Я отвезу тебя на машине, – сказал он, рывком поднявшись из кресла.
– Это лишнее, я приехал на скутере. А вам лучше лечь.
– Как хочешь. Послушай, Рафаэль, я хочу, чтобы ты не ослаблял хватку. Разберись, что движет Матильдой Моннэ. Я чувствую, что она неискренна, но не могу тебе объяснить, откуда у меня это чувство. Мы еще не все понимаем.
Он протянул мне бутылку «Бара Но Нива» – на вырученные с нее деньги я мог бы, наверное, целый год платить за свое жилище на острове, – и я сделал глоток из горлышка на дорожку.
– Почему бы вам не взять и не рассказать мне все-все?
– Потому что я еще не знаю всей правды. А еще потому, что неведение играет роль щита.
– Уж кто бы говорил! Разве неведение предпочтительнее знания?
– Я сказал не так, и ты отлично это знаешь. Но уж поверь моему опыту, порой лучше знать не все.
9
Мартиролог
Экзистенциальные раны неизлечимы, их беспрестанно описывают в надежде соорудить историю, где можно будет связно поведать об этом.
Элена Ферранте
11 октября 2018 г., четверг
1
Было 6 часов утра. Несмотря на темноту, я широко распахнул дверь книжного магазина, впуская туда свежий воздух. Заглянув в жестяную банку из-под кофе, я с грустью убедился, что она пуста. За эту бессонную ночь я выпил не меньше десяти чашек. Старый принтер Одибера тоже был на последнем издыхании. Я израсходовал весь запас чернил, чтобы распечатать самые важные находки, а потом прикрепил все тексты и фотографии на широкую доску.
