Фаулз. Никогда не различал, что литературно, что нет. Раймон Кено пишет, например, в своих «Стилистических упражнениях»: «После обрыдлого ожидания на остановке под подлейшем солнцем я в конце концов залез в зловонный автобус, набитый сплошными удаками».
Пиво. Кого бы вы изобразили на новой банкноте?
Фаулз. Александра Дюма, который много заработал, а потом все спустил. Он справедливо напоминал, что деньги – хорошие слуги, но плохие господа.
Пиво. Растение, дерево, зверь, в которого вам бы хотелось перевоплотиться?
Фаулз. Собака, они обычно человечнее людей. Слыхали про собаку Левина?
[6]
Пиво. Не слыхал, в следующий раз расскажете. Последний вопрос: если существует Бог, что хотелось бы услышать от Него после смерти вам, Натану Фаулзу?
Фаулз. Ты был несовершенен, Фаулз… Как и Я!»
Пиво. Спасибо, что пришли, всем всего хорошего, встретимся через неделю.
[Завершающие титры программы под «Тысячеглазую ночь», Сонни Роллинз, саксофон.]
6
Писатель в отпуске
У писателя не бывает отпуска. Жизнь писателя состоит в том, чтобы писать или об этом думать.
Приписывается Эжену Ионеско
10 октября 2018 г., среда
1
Еще не рассвело, а Фаулз в сопровождении собаки уже осторожно спустился по лестнице. Необструганный стол в столовой так и остался загроможденным посудой, оставшейся с ужина. С трудом продирая глаза, со спутанными мыслями, писатель стал наводить порядок, снуя, как автомат, между кухней и гостиной.
Прибравшись, он накормил Бранко и сварил себе целый кофейник кофе. После такой тяжелой ночи он был бы не прочь ввести себе кофеин внутривенно, иначе туман из мозгов никак не выветривался.
С обжигающей кружкой в руках Фаулз выполз на веранду и поежился. На синеющем небосводе расплывались длинные алые штрихи. Дувший всю ночь мистраль продолжал ерошить берег. Воздух был сухим и холодным, как будто лето за считаные часы сменилось зимой. Писатель застегнул молнию на своем кардигане и уселся за столик в нише – уютном уголке, хорошо защищенном от ветра.
Натан мысленно просматривал рассказ Матильды, как фильм, стараясь путем монтажа расставить кадры в хронологическом порядке. Итак, с журналисткой связался какой-то деревенщина из Алабамы, купивший на распродаже забытого в самолетах барахла старый фотоаппарат. Похоже, аппарат утопила в 2000 году в Тихом океане парочка французских туристов, а он взял и всплыл спустя пятнадцать лет на тайваньском пляже. По предположению Матильды, кое-какие снимки, сохранившиеся в фотоаппарате, указывали на возможность драмы.
«Что такого страшного на этих фотографиях?» – спросил Фаулз рассказчицу, когда та сделала паузу.
Она обожгла его взглядом.
«На сегодня хватит, Натан. Продолжение узнаете завтра. Предлагаю встретиться днем в Сосновой бухте».
Сначала он решил, что гостья шутит, но она в подтверждение своих слов допила бокал и встала с кресла.
«Вы уже уходите?»
Она накинула куртку, взяла ключи от машины с крючка у двери, погладила лобастую голову Бранко.
«Благодарю за рагу и за вино. Вам не приходило в голову кормить приезжих? Был бы хороший приработок».
С этими словами она, задрав носик, упорхнула, больше ничего не сказав.
«Продолжение узнаете завтра…»
Этим она вывела его из себя.
Кем себя вообразила эта грошовая Шахерезада? Вздумала его раздразнить, бросить вызов писателю на его собственной территории, доказать, что она тоже способна лишить сна развесившего уши олуха…
Мелкая задавака… Фаулз допил кофе и призвал себя к спокойствию. Одиссее цифровой фотокамеры нельзя было отказать в занимательности. В ней, безусловно, присутствовал беллетристический потенциал, даже если он пока не видел, куда может привести эта ниточка. Главное, он не понимал, что навело Матильду на мысль, что все это может как-то касаться ЕГО. Он никогда не бывал ни на Гавайях, ни тем более на Тайване, ни, прости господи, в Алабаме. Если сюжет и мог иметь к нему какое-то отношение, то только через содержание снимков; правда, названные ею имена – Аполлин Шапюи и Карим Амрани – были для него пустым звуком.
При этом его не покидало чувство, что все это не останется без последствий. За мизансценой маячило что-то гораздо серьезнее простой игры в литературный соблазн. Что, черт побери, ищет эта молодая особа? Пока что она добилась своего: он всю ночь не смыкал глаз. Попался в ловушку, как желторотый юнец, хуже того, отреагировал именно так, как она ожидала.
Ну и олух! Невыносимое положение! Нельзя сидеть сложа руки, нужно побольше узнать о ней, прежде чем влезать в расставленный ею капкан обеими ногами. Призвав себя к суровой решимости, Натан потер ледяные ладони. Вынюхивание – милое дело, но откуда ему знать, с какой стороны к этому подойти? Не имея Интернета, он не мог ничего выяснить прямо из дома, а суетиться не позволяла распухшая лодыжка, при каждом шаге напоминавшая о себе острой болью. Первым побуждением было снова позвонить Джасперу Ван Вику. Но Джаспер был далеко. Он мог покопаться по его просьбе в Сети, но не смог бы стать его оружием в контратаке. Рассмотрев проблему со всех сторон, Фаулз пришел к выводу, что без помощи не обойдется. Ему требовался кто-то расторопный, готовый на риск. Кто-то, болеющий за его дело и не задающий тысячу вопросов.
В голове всплыло имя. Он с кряхтением встал и побрел в гостиную, звонить.
2
Забившись под одеяло, я дрожал всем телом. Со вчерашнего дня температура воздуха упала не меньше чем на десять градусов. Перед сном я догадалося включить в своей комнатушке обогреватель, но от него почти не было толку.
За окном тем временем светало. Впервые с тех пор, как я сюда приехал, я не мог себя заставить вылезти из постели. Обнаружение трупа Аполлин Шапюи и устроенная префектурой блокада преобразили Бомон. За какие-то два дня маленький средиземноморский рай обернулся огромным местом преступления.
Иссякла общительность, настал конец веселым аперитивам, обычному благодушию местных жителей. Жара – и та улетучилась. Теперь всюду царило недоверие. Напряжение усугубил сегодняшний выпуск популярного еженедельника, с первой страницы которого кричал заголовок: «Черные тайны острова Бомон». Как обычно бывает при такой спешке, в материале не было ни слова правды: сплошь непроверенные сведения и откровенная ложь в виде завлекательных подзаголовков. Бомон представал то островом миллионеров, нет, миллиардеров, то логовом неистовых поборников независимости, по сравнению с которыми непреклонные борцы за свободу Корсики выглядели медвежатами из мультика. Гальинари, богачи-итальянцы, чьим принципом было никогда никому не попадаться на глаза, стали героями болезненных фантазий. Можно было подумать, что эта драма разыгралась именно для того, чтобы вся Франция вдруг узнала, что у нее есть этот островок. Журналисты других стран тоже не остались в стороне и со смаком пересказывали самые нелепые слухи. В перекличке прессы факты искажались до неузнаваемости, а потом попадали в жернова социальных сетей, оставлявшие от последних крупиц здравого смысла неприглядную труху, потому что их целью была не истина, а клики и ретвиты. Посредственность праздновала очередную победу.
