Последнему твиту Лафори не было еще и получаса. Это была ссылка на его блог. Я кликнул по ней и перешел на статью, сводившую воедино все, что успело выяснить следствие. По данным журналиста, жертву еще не опознали. Не знаю, было ли правдой сенсационное откровение, завершающее текст: на момент прикрепления к стволу эвкалипта-гиганта труп несчастной был заморожен! Из этого следовало, что смерть могла наступить еще несколько недель назад.
Мне пришло прочесть это еще раз, чтобы убедиться, что до меня дошел смысл. Одибер, привставший, чтобы прочесть статейку через мое плечо, потрясенно шлепнулся на табурет.
Пробуждающийся остров ждала совершенно новая для него реальность.
2
Натан Фаулз проснулся в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало. Он проспал допоздна и без спешки позавтракал. Потом он добрый час слушал на веранде старые виниловые пластинки Гленна Гульда, куря одну сигарету за другой. На пятой фортепианной композиции он спросил себя чуть ли не вслух, откуда взялась эта легкость. Немного поборовшись с собой, он признал, что единственное объяснение его хорошего настроения – воспоминание о Матильде Моннэ. Он все еще ощущал ее присутствие – луч света, невесомую поэтичность, легчайший аромат духов. Нечто неуловимое, бесплотное, грозившее вот-вот испариться, поэтому он спешил насладиться этим, испить все до последней капли.
К одиннадцати настроение начало меняться. Легкость, с которой он пробудился, сменилась осознанием того, что он вряд ли снова увидит Матильду. В такие трезвые моменты он сильнее всего чувствовал свое одиночество. К полудню он решил отбросить ребячество, неуместную юношескую горячность и, наоборот, порадоваться, что отвадил молодую гостью. В его защитной броне не должно было появляться трещин, он не имел на это права. Он, правда, позволил себе мысленно просмотреть короткий фильм об их встрече и обнаружил один непонятный момент, одну подробность, которую необходимо было проверить.
Он позвонил Джасперу Ван Вику на Манхэттен. Агент ответил не сразу, угрюмым голосом. В Нью-Йорке было только шесть утра, Джаспер еще не встал с постели. Фаулз попросил его проверить публикации Матильды Моннэ последних лет в «Ле Тан».
– Что именно ты ищешь?
– Сам не знаю. Меня интересует любая находка, хоть как-то связанная со мной или с моими книгами.
– Хорошо, только учти, это займет некоторое время. Еще что-нибудь?
– Попытайся отыскать следы хранительницы медиатеки Дома подростков в 1998 году.
– Что это такое?
– Медицинское учреждение для подростков при больнице Кошен.
– Ты знаешь имя библиотекарши?
– Нет, забыл. Ты займешься этим?
– Займусь. Перезвоню, как только что-то раскопаю.
Фаулз побрел в кухню сварить себе кофе. За эспрессо он попытался что-то вспомнить. Дом подростков, расположенный у Пор-Руайяль, оказывал помощь тем, кто испытывал проблемы с питанием, страдал депрессией, страхом перед школой, тревожными состояниями. Некоторых госпитализировали, некоторые лечились амбулаторно. Фаулз наведывался туда два-три раза и выступал перед пациентами – чаще это были пациентки. Один раз прочел лекцию, один раз принял участие в игре в вопросы-ответы, один раз дал советы учащимся писательского кружка. Имен и лиц он, конечно, не помнил, но у него остались приятные впечатления. Читательницы поражали вниманием, споры – плодотворностью, вопросы – продуманностью.
Как только он допил кофе, зазвенел телефон. Джаспер сработал оперативно.
– Я запросто нашел твою директрису медиатеки, спасибо LinkedIn. Ее зовут Сабина Бенуа.
– Теперь вспомнил, она самая.
– Она работала в Доме подростка до 2012 года. С тех пор трудится в провинции, в системе «Библиотека для всех». Судя по выложенным в Интернете последним данным, сейчас она в Дардони, в городе Трелисак. Дать телефончик?
Фаулз записал координаты Сабины Бенуа и сразу набрал ее номер. Для нее услышать его голос по телефону стало приятным сюрпризом. Фаулз не помнил ее лицо, зато помнил походку. Она была высокой подвижной брюнеткой с короткой стрижкой и заразительной сердечной манерой. Он познакомился с ней на Парижской книжной выставке и позволил уговорить его рассказать ее пациенткам о писательском ремесле.
– Я тут засел за мемуары, – начал он. – И мне понадобилась…
– Мемуары? Думаете, я вам поверю, Натан? – перебила она его со смехом.
Все-таки откровенность – лучшая политика.
– Я ищу сведения об одной пациентке Дома подростков. Это девушка, Матильда Моннэ, она была на моем выступлении.
– Не припоминаю, – сказала Сабина, немного поразмыслив. – Жаль, старея, я теряю память.
– Все мы хороши. Мне нужно узнать причину ее госпитализации.
– У меня больше нет доступа к этой информации, но даже если бы была…
– Перестаньте, Сабина, у вас наверняка сохранились контакты. Сделайте это для меня, окажите услугу, ну что вам стоит? Это важно.
– Попытаюсь, но ничего не обещаю.
Фаулз повесил трубку и отправился рыться в свой библиотеке. Приложив немало усилий, он нашел наконец экземпляр «Лорелеи Стрендж», первое издание, поступившее в продажу осенью 1993 года, и стряхнул с него ладонью толстый слой пыли. На обложке красовалась его любимая картина – «Девочка на шаре» Пикассо «розового» периода. Эту обложку придумал тогда сам Фаулз: создав коллаж, он предложил его издателю, а тот так слабо верил в эту книгу, что согласился. Первый тираж «Лорелеи» не превысил пяти тысяч экземпляров. Пресса на нее не отреагировала, и нельзя сказать, чтобы ее активно продвигали издатели, ждавшие развития событий. Книгу спасли молва, читательский энтузиазм. Больше всего она пришлась по сердцу девчонкам вроде Матильды Моннэ, узнавшим себя в героине. История, рассказанная в книге, весьма этому способствовала: это были встречи юной пациентки психиатрической больницы за одни выходные, целая галерея колоритных персонажей. Мало-помалу роман вскарабкался на вершину продаж и приобрел завидный статус литературного феномена. Те, кто поначалу презрительно фыркал, теперь спешно догоняли уходящий поезд. Роман читали молодые и старые, интеллектуалы, преподаватели, учащиеся, книгочеи и принципиальные противники чтения. Все бросились составлять мнение о «Лорелее Стрендж» и цитировать что-то такое, чего в ней не было. В этом и состояло большое недоразумение. С годами тенденция набрала силу, и «Лорелея» превратилась в своеобразную классику массовой литературы. По ней защищали диссертации, ею торговали в книжных магазинах, аэропортах, в журнальных секциях супермаркетов, иногда даже в отделах популярной психологии, что автора особенно бесило. И случилось то, что должно было случиться: еще не перестав писать, Фаулз возненавидел свой роман и не желал о нем говорить – настолько невыносимо было чувствовать себя невольником собственной книги.
Сигнал от ворот оторвал писателя от воспоминаний. Поставив книгу на место, он посмотрел на экран системы видеонаблюдения. Доктор Сикар явился наконец, чтобы снять ему гипс. Он почти забыл о нем, а он тут как тут!
