Махно как завороженный следил за неспешными, но четкими движениями старика, похожими на священнодействие. Принял из его рук книгу, хотел что-то сказать, надеясь, что великий разрушитель, может быть, усадит его рядом и они поедут, сердечно беседуя, хоть до самого этого загадочного Дмитрова, а хоть и дальше!
– Трогай! – крикнул Кропоткин вознице, и дрожки помчались по бульвару, исчезли вдали в зелени садов.
Нестор посмотрел на книгу. «Великая революцiя». На титульной странице было малоразборчиво выведено: «Благодарю за участие, понимание, за общность мыслей!» И – красивая подпись, должно быть, хорошо известная анархистам. Кому – не написано. Может, из целей конспирации.
Нестор стоял посреди Новинского бульвара. Мимо него проехали нагруженные доверху телеги. И, невидимая среди узлов, тоскливо мяукала кошка.
В Союзе идейной пропаганды организовали настоящее пиршество. Собрались все. Помимо Сольского здесь были и Шомпер, и Аршинов, и еще несколько незнакомых Нестору анархистов. В центре стола, невесть каким трудом добытая, стояла бутылка вина в окружении хрустальных бокалов. Но главным украшением были аккуратно нарезанные ломтики хлеба и вобла, почищенная и разделанная на кусочки.
– Друзья, мы провожаем нашего верного друга… – торжественно начал речь Сольский.
– А может, обойдемся без пышных слов? – нахмурился Нестор.
– Нет уж! – не согласился Зяма. – Но я коротко!.. Ты избрал путь нелегкой борьбы во вражеском стане. Это героический поступок!.. Ура Нестору!
Анархисты-теоретики негромко, словно опасаясь чего-то, подхватили клич.
Выпив и вытерев губы газетой, Махно положил на стол книгу Кропоткина. Шомпер, библиофил, тут же вцепился в нее. Открыл обложку, прочитал надпись. Потряс гривастой головой, не веря своим глазам:
– Ты его видел? Беседовал? С самим?
Махно, насупив брови, ел бутерброд. Держал паузу, как актер. Шомпер, Сольский и Аршинов ждали. Нет, другой человек покидал Москву. Знающий себе цену. Самоуверенный. Неужели встречи с Лениным и Кропоткиным смогли так сильно его изменить?
– Два часа беседовали, – дожевав хлеб с кусочком воблы наконец сказал Нестор. – Великий старик! Важные вещи сказал…
– Ну!.. Ну!..
– На все вопросы такие полные ответы дал, я даже не думал! Принял как родного! Благословил…
За столом воцарилось молчание. Похоже, такого поворота никто не ожидал.
– Ну?
– Долго говорили. Он как бы между прочим наказал: «Помните, дорогой товарищ, шо революционная борьба не знает сентиментальностей! Действуйте самоотверженно, не зная жалости к врагам! В духе слов из этой моей книги!» И вот, подарил. – Нестор указал глазами на книгу.
– Так и сказал: «без сентиментальностей»? – ахнул Шомпер.
– Дословно! Это я на всю жизнь запомнил. Как клеймо на шкуре выпек. Много ще говорили, о разном. А на прощанье, уже на крыльце… ну просто до слез прошибло… Берегите себя, сказал, товарищ Махно, потому шо таких людей мало в России. Даже як-то неудобно было слышать такое про мою личность… Но сказал же! Прямо как наказ дал! Великий старик! Кремень! – Нестор встал, поднял свой бокал: – Я предлагаю тост за Кропоткина! За великого Кропоткина! – И выпил. – Ну, мне пора! Книгу оставляю вам на хранение, не хочу рисковать на границе… Провожать не надо! Прощайте, друзья! Ще, надеюсь, увидимся. Ще побываю в Москве!
И Махно стремительно вышел. Чтобы никогда больше не вернуться в столицу.
Некоторое время анархисты сидели молча, как будто чем-то придавленные. Лишь один Аршинов улыбался краешком губ.
– Коллеги, но ведь все это неправда! – наконец произнес Сольский. – Ну не мог Кропоткин наговорить такого! Старик потрясен реальным ликом революции, к которой столько лет призывал. Он теперь проповедует классовый мир, а не «безжалостность к врагам». Совсем недавно в кадетской «Свободе России» он призывал брать пример с цивилизованного английского рабочего движения.
Аршинов продолжал молчать. Все так же, слегка улыбаясь, он неторопливо листал «Великую революцию».
– Позвольте, – озадаченно сказал Шомпер, в возбуждении допивая остатки вина. – Но Махно ведь никогда не врал. Я был уверен, он не способен…
Сольский раздраженно обратился к Аршинову:
– А вы, Аршинов, что улыбаетесь? Что ехидничаете? Вам эта ложь доставляет радость?
Аршинов согласно кивнул: да, мол, доставляет. Объяснил:
– Друзья, это ложь во спасение. Случай не обмана, а самообмана. Нестору нужна была эта апостольская передача завета. От учителя к ученику. Для поддержки собственных сил. Для уверенности – после всех разочарований и сомнений.
– Да! Да! – вскочил в волнении Шомпер. – Да, я понимаю. Это – святое, святое…
– Махно разочаровался в нас, в наших речах и лекциях, – говорил Аршинов. – Он рвется в бой, а мы воевать разучились… или не умели. Этот придуманный им «завет» Кропоткина – укор нам!
– Да! Да! – продолжал волноваться Шомпер. – Нам надо было отправиться с ним… поддержать словом!..
– И дать повесить себя на первом же суку, – сьязвил Аршинов.
– Тоже верно, тоже верно, – заламывал руки Шомпер. – И ничем, ничем нельзя ему помочь…
– Да и я… – как бы укорил себя Зяма, – куда мне с семьей? Подлинный анархист должен быть свободен как ветер!
– Мы ему были бы обузой, – успокоил бывших сокамерников Аршинов. – И не судите его строго. Он увез с собой главное – «завет» великого анархиста. Эти слова скоро будет знать вся Новороссия, будьте уверены. И если Нестор уцелеет, мы о нем еще услышим! Я знаю этих хлопцев, в них еще бродит кровь запорожских козаков!
– «Он должен был родиться всемогущим или вовсе не родиться», – вспомнил, прикрыв глаза, Сольский.
– Да… – Шомпер почесал пятерней лохматый затылок. – Все понятно, все понятно… Удачи ему на его, возможно, очень нелегком пути! Опустошим же чаши, пожелаем ему счастливой дороги!
Он поднял «чашу» и попытался сделать залихватский глоток, но в «чаше» было пусто.
Медленно полз сквозь леса и перелески короткий поезд: три-четыре теплушки да пара старых, давно не крашенных скрипучих пассажирских вагонов. Густой дым тянулся за паровозом. На последней площадке покачивались фигуры кондуктора и охранника в полицейской шинели, но со звездой на фуражке.
В вагоне было тесно, душно, все заполнено дымом. Кашляли прокуренные мужики, кашляли обкуренные младенцы. Крестьяне, мещане, дворяне – все перемешались. Кто мешочничал, кто ехал менять последние ценности, кто от чего-то спасался бегством…
В этом вагоне был и Махно. Он скрючился наверху, давая место однорукому солдату, который сидел согнувшись, упираясь головой в багажную полку. Оба смотрели в окно, где сквозь космы паровозного дыма мелькали нищие деревеньки, унылые разъезды. Даже закатное солнышко не могло украсить пейзаж.
