В селе Федоровка, где Настя крестила Вадима, он придержал коня у приземистой хатки, скрытой за тыном и садочком. Спрыгнул. Рванул дверь так, что заколыхался и едва не погас огонек керосиновой лампы.
Его встретили крестные Вадима, что принимали младенца после купели. Они встревоженно глядели на хмурого Махно, на его маузер, словно и в самом деле были в чем-то виноваты.
– Здорово, кумы! – бросил Нестор. – И не думайте, шо я не знаю, как вы Вадима хрестылы… Моя Настя, случаем, не у вас?
– Ни, – замотали головами селяне. – Нема!
– Не брешете?
– Та хай Господь нас покарае, – разом перекрестились они.
Убедившись, что ему не врут, Махно снова вскочил на лошадь, по бокам которой стекала пена.
Селяне смотрели ему вслед. Прислушивались к торопливо удаляющемуся конскому топоту.
А Махно вскоре уже входил в хату Насти, где его встретила теща.
– Нестор? Заходь!..
Но выражение ее лица изменилось, едва она увидела состояние зятя.
– Шось з Настей? – обмерла она.
– Мамо Дуся, може, вы шо-то знаете… де ваша дочка?
И тут же понял, что теща ничего не знает. Повернулся, вышел во двор к тяжело дышащей лошади. Та косила испуганным глазом и пятилась от него, как от смерти.
Тетя Дуся выскочила следом, схватилась за сердце.
– Нестор, шо скоилось? Куды ты подивав Настю?.. Не мовчи, Нестор!
– Ничего не знаю.
– Знаеш, Нестор! Скажы!
Махно молча взобрался на лошадь. На этот раз уже тяжело, неуклюже: оба вымотались – и человек, и животное. Выехал на улицу. Весенняя темнота легкая: далеко просматривались ряды белых хаток.
За ним с криком и воем бежала простоволосая, растрепанная тетя Дуся:
– Нестор, шо ты з моею Настей зробыв? Куды ты мою доньку подивав, каторжнык чортив!..
Но Махно уже был на дальнем краю села…
Поздним вечером в зале коммуны, освещенном двумя керосиновыми лампами, он застал и Щуся, и Сашка Лепетченка, и Каретникова. Следом бежал Степан с горестным лицом. Хотел доложить, что лошадь тут же пала.
Махно подлетел к Федосу, схватил его за грудки:
– Федос, где Настя? Где Вадим?
– Та ты шо, Нестор? – развел руками, не сопротивляясь, Щусь. – Мы ж з хлопцами в колонию наведались… два воза добра привезли.
– Я не о том! Я спрашиваю, где Настя? Где сынок мой Вадим?
– Так она ж давно, бабы говорили, собиралась из коммуны выйти, – почти шепотом, проникновенно ответил Щусь. – Не нравилось Насте в коммуне… а тебе боялась сказать, от и скрылась куда-то…
– Брешешь! Не могла она от меня тайно сбежать Не могла!
– То ж баба, Нестор! У нее другая голова. Для нее наша анархия як козе барабан. Она наших идей не восприймает… Я правильно кажу, хлопцы?
Несколько черногвардейцев утвердительно закивали, отвечали вразнобой.
– Баба, шо з неи взять!
– Знайдеться со временем!
– Вернеться!..
Махно отпустил Щуся и еще раз пристально вгляделся в лица хлопцев. Неожиданно схватился за рукоять маузера, стал выдергивать его из тяжелой деревянной кобуры.
– Брешете! Знаете, где она! Сговорились! Куда дели?
Товарищи навалились на него, не позволили достать оружие. Маузер оказался в руках Каретникова.
– Нестор! Ты глянь во двор! – сказал Щусь. – Народ собрался. Немцы идут на нас, стражники петлюровские, паны… Люды от тебя слова ждут…
Они под руки вывели ничего не понимающего, шатающегося Нестора на балкон. Внизу – огни факелов, «летучие мыши», скопище людей, телег, коней. Увидев Махно, толпа начала кричать.
– Нестор Ивановыч! Скажы слово!
– Беда! Германы вже в Александровску!
– Шо робыть, Нестор?
Все новые и новые телеги въезжали во двор. Гул нарастал.
– Скажы им, Нестор! – прошептал Лашкевич. – Ждуть люды!
Махно ошалело смотрел на огни. Потом начал мелко дергаться, на губах выступила пена. Хлопцы затащили его обратно в зал, уложили на кушетку. Приступ дугой выгибал тело Нестора, четверо черногвардейцев едва удерживали его.
– Голову держи!.. Голову!..
Щусь вышел на балкон.
– Люды! – прокричал он. – Нестор Ивановыч за всех за нас мучается! Его лихоманка трясет от людского горя! Но он – с нами! Только хай трохи отдохне та сыл наберется! А пока… пока – ховайте оружие и ждите наказ Нестора! Он знает, як германа прогнать! Ждить его слова!..
Нестор же постепенно затихал в руках хлопцев. Испуганный Юрко Черниговский вытирал сдернутой со стола скатертью мокрое лицо командира.
– До матери його отвезем, – сказал Лашкевич. – Завтра ему полегчае.
Нестор проснулся в своей хате на полатях, с полотенцем на голове. Было раннее утро. Мать сидела рядом, жалостливо глядя на сына. Так некогда сидела она подле избитого конюхом подростка, утешая его и уча жизни. Только теперь мать – усталая седая старуха, а Нестор – в летах, многое повидавший мужик, изрядно этой самой жизнью помятый. Открыв глаза, он молча смотрел в потолок.
Евдокия Матвеевна сняла с его головы высохшее полотенце. Вздохнула.
– Не надо так убываться, сынка. Все возвернеться на свое место. И Настя найдеться, и дитя… Побережы себе. Он як похудав, як писля тюрьмы.
Махно не отвечал.
– Ты ж из запорожськых козакив. И в полон нас бралы, и былы, и мучилы. Все перенеслы, все перетерпилы… И про тебе люды кажуть: настоящий козак. Надеются на тебе…
Но Нестор продолжал молчать.
За окнами раздались звуки подъехавшей коляски, возбужденные голоса, конское ржание.
Мать встревоженно вскинулась, но Махно оставался ко всему безучастен.
Щусь, Сашко Лепетченко и братья Нестора – Омельян, Карпо и Григорий вошли в хату.
– Нестор, германцы близко! – закричал Щусь. – Уже в Новосельцах… Собирайся!
Махно безмолвно смотрел на вошедших.
– А вы? – спросила Евдокия Матвеевна у сыновей. – Вы тоже з Нестором?
– Та ни, мамо. Кажуть, германци старых не трогають, – ответил Карпо. – У нас до того ще й дитей куча, а Омельян – инвалид…
– А Гришка?
– Вин десь на хуторах скрыется.
– Скорише! – торопил Федос.
Хлопцы взяли Махно под руки, повели к двери.
– Стойте! – Омельян надел на Нестора плечевой ремень с тяжелым маузером. – А то шо люды скажуть! Нестор Махно – и без оружия. Нельзя!
Они вывели безвольного Махно во двор, к тачанке, усадили на заднее сиденье. Щусь сел рядом, поддерживал его. За кучера был Лепетченко.
