Проснулся Миша, когда мать вошла в комнату и позвала его ужинать.
За ужином она пожаловалась отцу.
— Ушел без спроса за калитку. Сказал, что видел ангела, который и позвал его. Едва поймала. Так бы и искали до вечера.
— Хм, — отец положил вилку, наклонил голову набок и спросил: — Молодой человек, и зачем же вы так вашу любезную матушку напугали? Нехорошо.
От строгого голоса отца он хотел было зареветь, но передумал. Он не маленький.
— Вот, когда пойдете в гимназию, там вас дисциплинируют. Будет плодотворное влияние на ваши умственные и душевные порывы, — продолжил отец.
Допивая компот, Миша подумал: скорее бы гимназия, а то с ним совсем не считаются, не верят и относятся, как к сестре Наде, которая только под ногами путается и смеется.
До гимназии было еще несколько лет. В семье Булгаковых рождались дети. Один адрес сменялся другим, возрастающая семья требовала новых условий. В доме звенели детские голоса, смех, и над всем реял повелительный голос матери. Царицы, Королевы, Владычицы.
Миша легко представлял себе мать с короной на голове. Как она сидит на троне и отдает всем приказания. А дети выполняют их.
Варвара Михайловна иногда с тревогой смотрела на Мишу, почему-то его взгляд был не по-детски серьезен, но одновременно в нем пряталась смешинка, знак, что это ее сын. Унаследовавший легкость, юмор, искрометность.
Муж был другим, его серьезность и основательность счастливо дополняли ее. Это был ладный гармоничный союз двух людей, прекрасно осознававших, для чего они вступили в брак. Для воспитания большой дружной семьи.
Они решили, что дадут детям хорошее образование и ничего не станут для этого жалеть.
Александровская гимназия, куда пошел учиться Миша, была лучшей в Киеве. Долгое время единственным учебным заведением города являлась Киевско-Могилянская Академия (позже ставшая Духовной Академией).
Но в 1809 году открылась Первая мужская гимназия, разместившаяся на Печерске, в Липках. Позже она переехала на Бибиковский бульвар. Название Александровская — напоминало о победе Александра I над Наполеоном.
Важным моментом для определения в гимназию был ее статус. Особым уставом 1811 года она была отнесена к высшим учебным заведениям и после основания в Киеве университета гимназисты имели преимущества при поступлении. Путь в университет был для них открыт.
Первый день учебы со временем как-то стерся в памяти. Миша помнил вихрастые головы мальчишек, собственную напускную серьезность и желание поскорее очутиться дома. Скинуть форму и снова стать свободным человеком.
— Как тебе первый день? — спросила дома мать, а подскочившая маленькая Варя потрогала блестящую пуговицу на сюртучке.
— Хорошо, — сказал Миша.
— Устал?
Он мотнул головой.
— Нет.
— Ты теперь туда каждый день ходить будешь? — поинтересовалась Вера.
— Тебе Вера тоже скоро за учебу, — весело сказала мать. — Будешь учиться письму, математике, рисованию. Получишь кол, лишу сладкого.
— А два кола — будешь сидеть дома и разучивать гаммы, никуда не выходя, — подхватил Миша.
— Мой руки и иди за стол. Не пугай Веру, — сказала мать. — Сам не вздумай колы получать.
— Что такое «кол»? — спросила Надя, прижимаясь к матери.
— «Кол» — это хуже не бывает. Значит, мальчик или девочка ленивые и не старательные. И, когда вырастут, ничего хорошего из них не получится. Учиться надо прилежно, с чистым сердцем.
— А ты, мама, хорошо училась?
— Я и сама учила. Преподавала в женской гимназии. Была строгая-строгая, и меня все слушались.
— Это давно было?
— Очень давно. Вас, дорогие дети, еще и на свете не было.
Как странно! Детство вставало перед ним, близкое и родное. Мама! Кажется, он сейчас расплачется. Этот роман вытягивает все соки. Любимый, проклятый и единственный…
Москва. Наши дни
Адрес профессора Голубицкого Екатерина запомнила. Было искушение позвонить Марку и поехать туда вместе, но что-то останавливало ее, потому что есть вещи, которые лучше делать без свидетелей. Например, тот разговор, который должен был состояться.
Она даже не знала: как приступить к нему. Потому что в воображении прокручивались разные картины, и каждый раз картина складывалась по-новому. Но она должна показать ему те листы с записями человека, который следил за Булгаковым.
Не зная, на чем остановиться, Екатерина старалась держать в памяти основную канву предстоящей беседы, и была твердо намерена не отступать от нее. Но вместе с тем в голову лезли посторонние мысли вроде той, как Марк мил, и, кажется… Здесь она говорила себе: «стоп, стоп», делала глубокий вздох и дальше уже дышала размеренно, чтобы унять возникшее сердцебиение. Все это было ни к месту и ни к чему.
Те старые отношения были, как рана, которая зарубцевалась, но, оказалось, не до конца…
Катерина боялась, что отношения опять будут запутанными и тяжелыми. А хотелось легкости, смеха и беспечальности. Кроме того, сейчас, «ну, совсем не время», — разговаривала она сама с собой.
«А когда будет время?» — возражал кто-то внутри нее. Когда? И может ли для чувств быть специальное время. Они ведь такие спонтанные.
«Ну все, Катерина, все, — сказала она себе. — Успокойся».
Так, сердясь на саму себя, она дошла до нужного дома и задрала голову вверх. Теперь при свете дня она рассмотрела этот дом лучше — прелестный особнячок, из тех, что притаились в самом центре Москвы в тесных милых переулках.
Катерина нажала на кнопку домофона, но ответа не было. Мелькнуло предположение, что профессор спит, хотя время было уже около двенадцати, но от ученых людей и представителей богемы можно ожидать всего.
Самое время развернуться и уйти, но что-то заставляло ее стоять на месте и регулярно нажимать на кнопку вызова, пока дверь с той стороны не распахнулась, и из подъезда не вывалилась жизнерадостная пара хипстеров в узких штанах и растянутых куртках.
Парень и девушка выглядели почти одинаково, если бы не розовые волосы девушки, которые торчали в разные стороны, как зубцы короны.
Воспользовавшись моментом, она нырнула внутрь, и там, когда тяжелая дверь захлопнулась за ней, перевела дух. Это был не рядовой московский подъезд, а настоящая парадная — гулкая, с высокими потолками и лифтом в шахте.
Широкие ступеньки лестницы вились справа, но Катя решила поехать на лифте. На пятом этаже лифт остановился, и она решительно вышла из него. Она вообще сейчас была полна той самой решимости, которая на самом деле является предвестницей откровенного мандража.
Катя чувствовала себя как пловец перед прыжком в холодную воду: страшно, но прыгать нужно. И вообще — взялся за гуж, не говори, что не дюж. Ей было нельзя останавливаться на полпути, и она сделала еще один шаг по направлению к двери. А потом — еще.
