– Я покупаю то, к чему лежит мое сердце, – сказал он Виктору и Юрию. – Поэтому у меня такая необычная коллекция. Единственное, что объединяет все эти вещи, – это я сам.
Ребята, хихикая, переходили от работы к работе, задерживаясь у скульптур с обнаженной натурой.
Затем мы поехали на юг от Лос-Анджелеса к моему отцу, и всю дорогу, пока мы мчались по пустыне, Юрий с Виктором во все горло орали песни, перекрикивая несшуюся из автомобильных динамиков музыку.
Мой отец был ужасно рад гостям, расспрашивал их о жизни в СССР и безудержно хохотал над их саркастичными ответами.
– Давайте я вас всех сфотографирую, – предложила я.
Отец с гордостью уселся на диван между Юрием и Виктором, положив руки им на колени. После этого он отвез нас в ресторан на своем огромном коричневого цвета «кадиллаке».
– А водить кто-нибудь из вас умеет? – спросил он, когда, поужинав, мы опять усаживались в машину. Они оба разочарованно покачали головами. Отец кивнул, развернул машину, и мы подъехали к пустой автостоянке.
– Ну что? – спросил он, откинувшись на водительском сиденье. – Кто первый?
Ребята по очереди негнущимися ногами жали на газ, выводя неровные круги по стоянке, и отказывались остановиться.
– Свобода! – радостно кричал Виктор, совершая очередной круг. – Свобода!
Когда казалось, что мы испробовали уже все развлечения, позвонил мой друг Марк Розенталь.
– А не хотят ли ребята пострелять? – возбужденно спросил он.
– Пострелять? – услышал наш разговор Юрий. – Было бы классно!
Виктор воодушевленно кивнул.
Не успела я опомниться, как уже стояла в тире с защитными наушниками на голове и револьвером Magnum.357 в руках. Юрий выбрал для себя такой же, а Виктор сжимал в руках автомат – в точности такой, какой он видел в многочисленных фильмах.
– Готовы?! – громко, чтобы было слышно сквозь наушники, закричал Марк. – Раз, два…
Виктор начал стрелять, все тело его сотрясалось с каждой вылетающей из ствола оружия пулей. Мы все смотрели на него, как завороженные.
– Ууууух! – издал он торжествующий вопль, когда наконец разрядил всю обойму и повернул к нам сияющее от счастья лицо.
– Ну что ж, на этом, пожалуй, мы и закончим, – сказал Марк, убирая свое оружие.
Я посмотрела на Виктора и Юрия. Я совершенно не была готова заканчивать. Мне вообще не хотелось, чтобы это когда-нибудь кончилось. Втроем мы могли бы оказаться на необитаемом острове, где нет ничего, кроме песка, соленой воды и автомата Виктора, и это было бы для нас самым счастливым местом на Земле.
Глава 18
Свой собственный герой
Генри Дэвид Торо
[75] как-то сказал: «Успех, как правило, приходит к тем, кто слишком занят, чтобы его специально добиваться». После отъезда Виктора и Юрия – их ждали очередные концерты «Кино», а Виктора еще и премьера «Иглы» на Берлинском кинофестивале и выход фильма в прокат по всему Советскому Союзу – я, чтобы бороться с одиночеством, с головой погрузилась в работу над второй художественной выставкой; называлась она «Новое искусство из Ленинграда». Стены галереи Sawtelle украсили свыше ста работ тринадцати современных художников из СССР: Африка, Густав Гурьянов, Андрей Хлобыстин, Майя Хлобыстина, Олег Котельников, Евгений Козлов, Андрей Крисанов, Андрей Медведев, Тимур Новиков, Вадим Овчинников, Инал Савченков, Иван Сотников и Виктор Цой.
Мне очень нравилась работа, которую Африка сделал вместе с художником по фамилии Зверев
[76]. Черный акрил на холсте, женское лицо со светлыми волосами и хаотично разбросанные по нему зеленым спреем буквы и слова – картина, пронизанная странной, необычной красотой. Также мне очень нравилась работа Хлобыстина «Твистующий Сталин» – белый пиджак с выплясывающим твист вождем на спине. Но из всей сотни работ на выставке самой моей любимой была картина Олега Котельникова – акрил на холсте, мир ярких красок и страшных лиц. Оторваться от нее было невозможно, и она порождала массу эмоций. Я выменяла ее у Саши Липницкого, отдав ему взамен свою раскрашенную советским и американским флагами гитару. Сегодня она висит у меня дома над камином, безучастно наблюдая за текущей мимо нее жизнью и постоянно подстегивая меня к движению.
Самым примечательным в этой второй выставке было то, что на ее открытие сумел наконец приехать один из художников, Африка. Он был, несомненно, самый яркий и самый безумный из всех.
– Его называют «вездесущий Африка», – шутливо рассказывала я о нем в преддверии выставки прессе.
– А вы-то сами что можете о нем сказать? – спросил у меня журналист из Los Angeles Times.
– Африка повсюду. Он дальше всех раздвигает границы и во многом опережает время.
Как бы подтверждая мои слова, Африка, прибыв на выставку за день до ее открытия, сумел в последнюю минуту смастерить и выставить еще несколько работ.
– Поэзия, – говорил он, развешивая разные штуковины на натянутой посреди одного из залов галереи бельевой веревке.
– А это ты что делаешь? – с сомнением в голосе спросила я, глядя, как он накладывает толстый слой краски на дюжину самых обычных столовых салфеток из темной соломы и одну за другой прибивает их к стене. И вдруг все вместе они образовали крест. Я замерла в оцепенении.
– Ну, что думаешь? – спросил он.
– Африка, а ты что думаешь?! – я с трудом пришла в себя от изумления. – Просто круто! – Я искренне не понимала, как такое количество идей удерживается у него в голове, не вываливаясь из глаз и ушей. И дело было не только в его неистощимой фантазии. Он еще был неутомимый делатель, который был способен создать вещь еще до того, как образ ее сформировался у него в голове.
Он был безусловным гвоздем программы вечера. Режиссер и актриса Пенни Маршалл
[77], актриса Сандра Бернхардт
[78] были готовы есть у него с рук – если бы только он им позволил. Пресса была одержима и им самим, и теми эксцентричными высказываниями, которыми он усыпал свои интервью.
