— Я очень рад, что я здесь. — Мейер жмет Чендлеру руку. — И прошу прощения, но я просто обязан сказать: я никогда не считал, что нужно прощать и забывать. Я писал, что важно прощать, но не забывать.
Еврей знает больше твоего. Еврей хочет, чтобы ты это понял.
— Разумеется, мы не можем забыть. — Реакция у Чендлера мгновенная — из него бы вышел отличный баскетболист. — Никто из нас не может забыть. И не должен.
Ой-ей, ой-ой-ей. Холокост. Средний путь
[66]. Чендлер указывает на одно из кресел. Нравится это ребе или нет, но ему пора сдать назад и сесть на место. Чендлер выводит следующего щенка.
Чендлер опять заводит свое:
— Его детство было совсем не таким, как у Мейера Маслоу. Мать сидела на пособии, а отца, чья жизнь была как из романа «Отверженные», затерзали до смерти из-за ошибки с налогами. Беспокойная юность, полоса неудач, злополучная встреча с людьми вроде него, которые винили в своих передрягах нищие нацменьшинства, старавшиеся всего лишь накормить своих детей.
Стоп! Это же он и о Реймонде! Это же Реймонд и его товарищи задыхаются под гребаной кучей лжи. Евреи и черные, они борются, да уж, борются — хотят захватить Америку. И, судя по всему, побеждают. Это же они на сцене. Единственные белые в зале — это те, кто на галерке.
— Белые люди, — произносит Чендлер, словно этого надо стыдиться. — Белые мужчины и женщины, которые перерабатывают свои огорчения и разочарования в злобу и ненависть. И Винсент Нолан втянут в их круг, он почти подпадает под их влияние. Но однажды, оказавшись, как ни странно, в теплице, куда он приехал для того, чтобы расправиться с ее хозяином-корейцем, он видит свет. Он вдруг понимает, что все создания Божьи, все красоты сотворенного Богом мира — это одно целое.
Что за чушь они несут? Это когда они с Винсентом поехали посмотреть корейскую теплицу и, может, слегка там покуролесить? Все было совсем не так. Винсент был совсем не прочь поджечь этот шалаш и полюбоваться тем, как полыхнет пластик. Но они решили этого не делать. Они с Реймондом так решили. Не хотели, чтобы все это потом повесили на них. Детективы, полиция, адвокаты, вся компашка. Сколько можно огрести за поджог? Пятнадцать лет, двадцать? За что? За то, что поджарили немножко зелени? Они просто вернулись домой и напились, сидя перед телеком.
Реймонд много думал про Винсента. И пришел к выводу, что Винсент принял решение предать идеалы белого человека тогда, когда нажрался на рейве экстази. Он после этого стал какой-то странный. Реймонд еще подумал, что у братца в и так насквозь дырявом мозгу появилась новая дырка, но она со временем затянется и он снова станет прежним. Так что они пытаются выдать за духовное перерождение, вдохновленное красотой природы, всего-навсего передозняк, что-то вроде наркоманского откровения, посетившего его, когда он впервые накачался. Им что, это не известно? Почему они этого не признают? Как они могут выдавать эту чушь за правду, да еще на телевидении? Реймонд привык ничему не удивляться, но все равно удивляется. Его долг — бороться с ложью. Он, как американский патриот, обязан говорить правду, только правду, ничего кроме правды.
Винсента Чендлеру в двух словах не описать. Слишком много нужно о нем сказать.
— Проработав всего несколько недель с Мейером Маслоу — таких людей он прежде не встречал, да и кто, встретившись с Мейером Маслоу, не изменится? — Винсент, естественно, тоже начал меняться. День за днем, мысль за мыслью. Как пишет доктор Маслоу в своей книге. И развернул себя кругом — да так, что на ужине, где собирали средства для фонда доктора Маслоу, Винсент доказал, что он человек смелый и решительный. Он чуть не умер. Этот человек чуть не умер от аллергического приступа, но до последнего, рискуя жизнью, держался буквально на пределе, пока не сказал всего, что должен был сказать, пока не дал показаний, свидетельствующих, что он смог изменить свою жизнь и что это и нам по силам.
Зал буквально взрывается — можно подумать, это концерт «Роллингов». Они хватаются за руки, вскидывают их вверх, приветствуя предателя, лжеца, вора, укравшего пикап, укравшего лекарства, наркомана, а он уж точно не тот герой, каким его считают.
Кровь у Реймонда вскипала с того самого момента, когда он увидел, как гримируют Винсента, но теперь Винсент появляется на сцене, и кровь Реймонда уже бурлит. Сейчас он не сидит в кресле, его не пудрят, как какого-то пидора. Он идет так, будто он здесь хозяин, он берет руку Чендлера и… пожимает руку нигеру. Реймонд чуть не валится с кресла. Вот уж он не думал, что доживет до такого. Но вообще-то, а чего ему не пожать руку? Винсент с Чендлером теперь одного поля ягоды. Костюм у Винсента не хуже чендлеровского. Они как два гендиректора, встретившиеся в пятизвездочном отеле обсудить за завтраком дела.
Будь это другое шоу — Херальдо или Джерри Спрингера — его бы вырядили в форму штурмовика, которой он никогда не носил. Заставили бы закатать рукава рубашки, чтобы американские мамы-папы из среднего класса полюбовались его татуировками. Но это — «Шоу Чендлера», и если Винсент хочет продать себя в образе менеджера среднего звена, Чендлер с радостью ему поможет. Изменившегося человека — в студию!
— Очень я рад с вами познакомиться, — говорит Винсент. — Я ваш большой поклонник. Смотрел ваши программы тысячу раз.
Вот врет! Неужто кто-то верит, что они встречаются впервые? Кто еще не знает, что Винсент с Чендлером вместе тусовались за сценой, где им — и изысканные закуски, и бесплатное шампанское? Но программу эту, да, Винсент видел тыщу раз, Реймонд свидетель. Винсент смотрел ее с ним и с другими парнями, обзывал Чендлера по-всякому, разглагольствовал о том, как этот черномазый с помощью евреев разваливает страну.
— Спасибо-спасибо, — говорит Чендлер. — Я тоже рад познакомиться.
Чендлер отвлекается от зала и прилипает к Винсенту — все видят, что у Винсента чуть ли не стояк от тепла, которое изливает на него Чендлер. У Винсента даже щеки разрумянились. Телезрителям-то заметно, как белый человек краснеет? А им известно, что только у людей белой расы кровь приливает к лицу, что доказывает, что только у белой расы есть совесть? Но почему это Винсент краснеет? Потому, что смотрит в глаза негру? Еще мгновение, и они повалятся на пол, начнут друг у друга сосать.
— Садитесь в кресло, — предлагает Чендлер.
В мое кресло, думает Реймонд.
Винсент садится, не забыв слегка поддернуть брюки так уверенно, будто он это всю жизнь делал. Чендлер тоже садится, тоже не забывает поддернуть брюки. Где они этому учатся? Да и кто мог подумать, что Винсент станет таким примерным учеником? Реймонд помнит, каким он был хулиганом в школе. Его бедная мать не вылезала из кабинета директора.
Чендлер садится в кресло и разворачивается к Маслоу и Винсенту, которые сидят рядом — захотят, могут за руки держаться.
— Как это замечательно, — говорит Чендлер, — видеть вас вместе. Не просто вместе, а… Посмотришь на вас, и сразу видно, с какой любовью и уважением вы друг к другу относитесь. Знаете… — Чендлер ведет себя так, будто не с суфлера читает, а импровизирует. — Я уверен, наши зрители очень хотят узнать, как вы познакомились. Кто-нибудь из вас может рассказать, что он тогда думал и чувствовал?
