Чего Дэнни никогда не объяснить папе, так это того, что ему начинает нравиться Винсент. Он интересный. Ему не все равно. А когда они несколько раз смотрели вместе «Джепарди», он их с Максом легко сделал. Забавно наблюдать, как он заводится насчет вечерних новостей и насчет СМИ, которые лезут тебе в мозг и играют на тяге народа к кровище и насилию. Как там он говорит? Чем больше крови, тем выше рейтинг? Он, в отличие от папы, с ними разговаривает. Дэнни ни за что не расскажет отцу про Винсента, разве что захочет, чтобы Винсента в их доме и духу не было.
Только, по правде говоря, папу трудно будет так завести. Может, если мама выйдет за Винсента, папе и то будет наплевать. Только мама за Винсента не выйдет.
Папа тем временем вздыхает и говорит:
— Вам этого все равно не понять. Дети обычно думают, что они бессмертны. Надеюсь, вы тоже так считаете. Вот когда вы будете такими же старыми, как я…
— Пап, ты не старый, — говорит Дэнни.
— Вот будете такими старыми, как я, поймете, оглянувшись назад, почему ваш отец так поступил. Я люблю вас, парни, вы же знаете, но ваша мама… со своими вечными страхами… Мне казалось, что одной ногой я в могиле, а другой — вот-вот поскользнусь на банановой шкурке. Вот, например, я обожаю эту машину. Вы небось думаете, кретинская мечта пожилого дрочилы. Но я счастлив. А с годами со счастьем все труднее. Сами знаете, что сказала бы ваша мама. Она тыщу раз рассказывала бы о водителях, готовых расстрелять любого, кто хоть царапнет их обожаемую машину. Я все это знаю. Но не желаю этого знать! Я не могу больше слышать голос вашей мамы. И даже думать не хочу, что это мог быть и мой голос. А еще я знаю, что это не голос Лорейн. Я люблю вас, парни, правда люблю. Вы — самое главное в моей жизни. Но уж поверьте, я вам больше буду полезен живой.
Дэнни, одеревенев, тупо смотрит перед собой, так его смутили слова про «мечту пожилого дрочилы». Он и половины не понял из того, что сказал папа. Если он так боится смерти, зачем живет с Черной вдовой? Она его только скорее уморит. Дэнни не хочет, чтобы папа умер. Об этом лучше не думать, потому что это мешает Дэнни на него злиться. Из слов папы что получается? Что когда Дэнни повзрослеет и «поймет», почему папа ушел, он и сам сможет бросить своих жену и детей? Дэнни противно слушать, когда папа говорит, что мама слишком уж беспокоится. Нет у него права это обсуждать, раз он перестал быть членом их семьи.
Папа боится умереть, а чуть не умер не он, а Винсент. Винсент очутился в больнице. Дэнни надеется, что все обошлось. Было бы что не так, мама сказала бы. А папа, кажется, все говорит. Наверное, о себе. Дэнни не очень прислушивается. Он либо поймет, либо нет.
Впервые в жизни он радуется, когда они подъезжают к школе.
* * *
Первое, что слышит Мейер утром, это голос Айрин.
— Может, ты позвонишь, узнаешь, выжил ли бедный юноша?
Он выбирается из глубин сна, и Айрин словно пшикает на него своим нетерпением из аэрозоля — вроде того, который по ее настоянию использует Бабу, когда что-то жарит. Сколько она с ним ругалась насчет топленого масла!
Вчера всю дорогу домой Айрин возмущалась Мейером и его сотрудниками, особенно Бонни, которая должна была присматривать за Винсентом, а не подлизываться к Тикнорам. А Мейер, по словам Айрин, только и делал, что распушал хвост, талдычил про нравственный трамплин и клетки веры. Ему что, было плевать, выживет парень или нет?
Мейер молился за Винсента. Но этого Айрин не рассказать, не выставив себя благочестивым ханжой. Главное — что Винсент жив. И что речь Мейера и отвага Винсента сотворят для фонда чудеса.
А Айрин уже спрашивает, какие у него планы насчет Винсента. Как будут от него избавляться, когда он перестанет приносить пользу? Далеко же они ушли: были времена, когда после такого события Айрин твердила Мейеру, как он блестяще говорил, а сейчас только вскользь бросила, что Винсент был очень убедителен. Давно ли Айрин стала такой рьяной поклонницей и защитницей Винсента? С того ужина у них дома, когда Винсент с ней флиртовал. Мейер ни в чем Айрин не винит, но мысль о том, что им с женой важны разные вещи, угнетает.
— Да с ним наверняка все хорошо, — устало говорит Мейер. — Иначе Бонни позвонила бы.
А почему Мейер не позвонил? Какое он чудовище.
Айрин говорит:
— Тебе не кажется странным, что ты обрываешь телефон, чтобы вызволить из тюрьмы человека в другом полушарии, а этот — он работает на тебя, а тебя это даже не волнует?
— Волнует. Очень волнует.
— Волнует? — говорит Айрин. — Видно, не очень, раз позвонить не можешь. Мейер Маслоу, второй, после Нельсона Манделы, в очереди на канонизацию, не дает себе труда узнать, как его протеже провел ночь. В точности как в тот день, когда ты посадил его на шею Бонни и даже не…
— Ты права, мне следовало позвонить.
— Следовало, — говорит Айрин.
— Для камердинера нет героя. — Мейер вылезает из кровати.
— Ненавижу, когда ты так говоришь! — кричит ему вслед Айрин.
— А я ненавижу, когда ты говоришь «не дает себе труда», — отвечает Мейер и закрывает дверь в ванную.
Когда он, приняв душ, выходит, Айрин в спальне уже нет. И долго она собирается его пилить?
Мейер мог бы уйти, не заглянув к ней, но Айрин суеверно боится, когда посреди ссоры кто-то из них уходит или вдруг засыпает. А если одного из них собьет машина и другой будет помнить, что погибший на него был зол? А это доказывает, что Айрин его все еще любит. Но любит ли он Айрин?
Она сидит в малой столовой. Он целует ее в макушку. Айрин, сияя от радости, благодарно оборачивается к нему.
— Обязательно позвони мне, — просит она.
* * *
Придя в офис, Мейер чувствует, как переменилась атмосфера. Секретарша, хорошенькая азиатка, чье имя он постоянно забывает, снова смотрит на Мейера с восхищением, как смотрела, когда только пришла сюда работать. Через некоторое время восхищение угасло настолько, что она, если говорила по телефону, могла с ним даже не поздороваться. А сейчас она с придыханием говорит:
— Доброе утро, мистер Маслоу!
— Доброе утро… — отвечает Мейер, но угадывать не решается. Что-то на «А». Анита?
Из кабинетов слышно: «Мейер, Мейер, Мейер». Все повторяют его имя, как магическое заклинание. Видимо, ужин удался. Он понял это, как только закончил речь. Почувствовал, что завоевал зрителей. Может, они, вернувшись домой, думали о клетках веры и нравственном трамплине. А едва не закончившийся катастрофой инцидент с Винсентом оказался живым примером того, что на пути веры, на пути перемен встречаются и испытания, и победы.
На столе у Мейера уже лежит внушительная стопка записок. Наверное, сообщения от тех, кто хотел похвалить его речь. Он пытается вспомнить, кто такая Колетт Мартинес, и тут влетает Роберта.
— Вы здесь! А вы знаете, что происходит?
