Бонни надевает очки. Она расстроена? Смущена? Или рада? Он не понимает. А раз не понимает, значит, недостаточно хорошо ее знает — какая уж тут постель? А это что за мысль? Так рассуждают только девицы. Все это время он делал вид, что изменился, но, похоже, он все-таки стал другим. Нечего корчить дурацкие рожи — не то с такой рожей и останешься.
Бонни покинула свое тело. Выражение лица — никакое. Бонни-женщина исчезла, уступив место Бонни-маме.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает Бонни.
— Нормально, — отвечает Винсент. — устал немного.
— Я тоже. Надо пойти поспать.
Бонни целует его в лоб — как целует перед сном своих сыновей. Значит, все кончено? Нет, не кончено. Это было, и, что бы ни случилось теперь, этого не стереть, не изменить.
Бонни говорит:
— Ну и славно. Я, пожалуй, пойду к себе. Ну и ночка. Тяжко вам пришлось. Вам, кстати, хоть кто-нибудь сказал, что речь получилась блестящая?
— Правда? — говорит Винсент. — Спасибо.
— Ну, если вам больше ничего не нужно… Обещайте, что разбудите меня, если вам станет хуже. — Не глядя на него, Бонни спрашивает: — Как вы думаете, не стоит ли мне позвонить мальчикам? Просто проверить? У них тоже был непростой вечер. Бедный Макс…
— Сейчас поздно, — говорит Винсент. — Они, скорее всего, спят. Я уверен, с мальчиками все в порядке.
— Ну ладно. Спокойной ночи, — говорит Бонни.
— До завтра, — отвечает Винсент.
— Спите, сколько захотите. Я предупредила, что завтра мы появимся поздно. А если плохо себя почувствуете…
— Все будет нормально, — говорит Винсент. — Спокойной ночи.
Дождавшись, когда Бонни выйдет из кухни, Винсент выключает свет.
Проходя мимо двери Дэнни, он думает, не распотрошить ли слегка его заначку. Неужели обморок ведет к размягчению мозгов? Как он может даже думать о дури — он же только еще больше распсихуется. Ему, наоборот, надо себя угомонить.
Таблетка викодина, которую он, уходя, сунул в карман, так там и лежит. Но сейчас нужно ксанакса, хотя бы миллиграмм десять. Он открывает дверь, вытаскивает из-под кровати сумку, отряхивает ее. Вот она сколько тут пролежала — на старых катышках пыли уже собираются новые. Сколько еще ему все это будет сходить с рук? Рано или поздно его разоблачат и пошлют ко всем чертям. А в чем его разоблачат? Винсент уже не может на это ответить. Эти фанаты мира и любви добрались и до него. Он уже сам не знает, кто он.
Погода переменится, если… если эта история с Бонни продолжится. Потому что климат изменится. Причем не к лучшему. Ну ладно, да он и не рассчитывал, что это будет длиться вечно, такая вот возможность начать все заново, в доме у заботливой мамочки. Легкая добыча для Реймонда и его друзей — найдут и уж вовсю позабавятся.
Винсент роется в сумке — чтобы немного отвлечься, проводит ритуальную проверку. Его всегда охватывает паника — а вдруг денег или таблеток нет? В последнее время он осторожен, принимает не каждый вечер — и потому, что его не тянет, и потому, что хочет растянуть запас. Викодина сильно поубавилось, но ксанакс почти нетронут. Как ему искать врача, который выпишет рецепт, если Бонни двадцать четыре часа в сутки где-то рядом?
Он хотел попросить ту четырнадцатилетнюю пакистаночку, которая изображала врача в больнице. Но никак не мог придумать, зачем при аллергическом приступе нужны болеутоляющие и седативные средства. Доктор, а нет ли у вас чего-нибудь от страха, я иногда боюсь новых приступов. Могло сработать. Могло и не сработать. Нет, он не осмелился — при Бонни. Или стоило сказать, что он ударился головой? Тогда его отправили бы на рентген и на анализы. А если он решит убрать лазером татуировки, ему дадут болеутоляющее? Татуировки он так и так хочет убрать. Они сообщили то, что должны были сообщить, больше он в их услугах не нуждается. Более того, в его новой жизни они ему только мешают.
Его мысли мечутся, как лабораторные крысы, ищущие выход из лабиринта. Если он примет таблетку, то хоть перестанет волноваться, хватит ли ему запаса. Он вообще перестанет волноваться — вот в чем преимущество самолечения. Он кладет таблетку на язык, жует ее, с тревогой замечает, что она крошится.
Он снимает ботинки, ложится на кровать и ждет, когда ксанакс укутает его своим уютным одеялом. Но вместо этого почему-то начинает беспокоиться, не слишком ли он помял смокинг. В бюро проката с радостью навесят на Бонни и фонд штраф.
Винсент встает, раздевается до трусов, снова ложится, встает, идет к выключателю, решает оставить свет еще на несколько минут.
Все что угодно, лишь бы оттянуть неизбежный момент, когда он окажется один, в темноте, когда уже не будет на что отвлечься, и придется думать о том, почему он не трахнул Бонни. Он сам себя не узнает. Во что он превратился? В придурка, который отказывается от бесплатного секса, первого за год. Правда, это был не вполне бесплатный секс. Бесплатный секс — это как бесплатный обед. И именно этот встал бы ему очень дорого. Бонни — его начальница, хозяйка, опекунша, мамочка, одним словом и не сказать, кто она для него. Нельзя же все просрать всего-то за секс. Всего-то? Да все — ради секса. Так считает большинство мужиков. Но Винсент уже не такой. Он стал одним из тех кретинов, что готовы пахать на Вахту братства, превратился в осторожного, мнительного типа, вечно беспокоящегося о последствиях. Ну, просто мужской вариант Бонни.
Может, Винсент поступил очень умно. Или очень глупо. Секс с Бонни мог пойти ему на пользу, мог бы улучшить его положение. Укрепить. Секс изменил бы расстановку сил. Их унесло бы неизвестно куда. А теперь он и не узнает, как это могло быть. И чего он, идиот, испугался?
Бонни сняла очки. Предложила себя. А он ее отверг. Теперь — только его ход. Она второй раз не предложит. Но Винсент не может представить, когда в их распорядке дня — завтрак, поездка в город, офис, ужин с детьми Бонни — можно улучить момент и вернуться к теме секса.
Винсент едва не умер сегодня. Понятное дело, мысли у него путаются. Что это он на себя взъелся? Радоваться надо, что жив.
Надо еще поразмыслить над этим, говорит он себе, чтобы давление понизилось. На всякий случай он принимает еще одну таблетку. Она начинает действовать почти сразу. Он чувствует себя уверенно, спокойно. Свет выключаем, голову на подушку. Он ждет неги забвения, оно подступает так легко, что он этого и не замечает.
* * *
Обязательно надо чистить зубы и выполнять все вечерние процедуры. Даже когда ты в аду. Тем более когда в аду. Если Бонни не почистит зубы, она только усугубит уныние и ненависть к себе, которые и так испытывает. Да-да, хорошо, только в зеркало не смотреть. Но все-таки, не удержавшись, она, поддавшись приступу мазохизма, рассматривает женщину, которая только что предлагала себя Винсенту.
У виска какое-то темное пятно, оно все растет, и морщины под глазами все глубже. Какая-то Бонни измученная и тусклая. У этой дамы усталый вид. И эта женщина в зеркале пыталась кого-то соблазнить? Сняла очки? Это же клише из какой-то комедии — с мымры-училки слетают очки, и она оказывается секс-бомбой, которая пряталась за этим символом учености. Ой, мисс Та-та-та, вы такая красивая без очков! Как это я раньше не замечал? Но Бонни без очков — та же Бонни, только близоруко щурится. Что подразумевал этот жест? Обними меня, поцелуй, тупица! Ее намерения были совершенно очевидны. Такой у Бонни был прыжок с нравственного трамплина. Мейер имел в виду совсем другое.
