— Эй! — Винсент машет перед ее лицом рукой. — Что с вами?
Он развернулся к ней — насколько позволяет глубокое пластиковое кресло. И вдруг все мысли Бонни занимают его колени, ее колени, его руки, ее руки, она понимает, что забыла обо всем — о том, что Винсента могут вызвать, о Тикнорах, о Мейере и Айрин — обо всем, что должна помнить.
— Все нормально. — Бонни не смеет на него взглянуть. Ее беспокоит только то, что из-за кондиционера у нее руки в жутких мурашках. — Кажется, я очень испугалась. А вы не думали, что можете умереть?
— А я умирал, — говорит Винсент. — Но мне надо было все оттянуть. Успеть закончить. Вся речь была у меня в голове. Мне очень хотелось ее произнести. Это как бороться со сном, когда ведешь, дико усталый, машину. Если очень надо — все получится. Слушайте, я хочу убрать свои татуировки. Как вы думаете, можно спросить об этом врача?
Винсент про врача в приемном покое? Вряд ли это тот человек, который знает, как снимать лазером татуировки, но Винсент, их ребенок-дикарь, об этом и не догадывается. Он только знает, что идет к врачу. Бонни чувствует прилив нежности и заботливости, она тронута, а еще гордится собой — потому что он решил убрать татуировки. Она полагает, что это как-то связано с ней. С Мейером, разумеется, тоже. Но она не может не думать, что в желании Винсента убрать с тела свидетельства о прошлой жизни есть и ее заслуга. Привязанность. Это слово успокаивает Бонни. Ничего больше в этом нет и не будет.
— Правда хотите? — Бонни в ужасе от собственного голоса — тихого, робкого, совсем девичьего. Точка равновесия между ними сместилась непонятно куда.
Давно медсестра вызывает Винсента?
— Винсент! — говорит Айрин. — Вы живы?
Винсент и Бонни вскакивают.
* * *
— Вы, наверное, совсем вымотались, — говорит Бонни. — Я вот даже в замочную скважину попасть не могу.
Винсент, по идее, должен с ног валиться. Сейчас четыре часа утра, и ночь у него выдалась очень непростая. Но почему-то, может, после укола эпинефрина, он на таком взводе, что ни посещение больницы, ни долгая дорога домой на нем никак не сказались.
Винсент и Бонни входят в дом осторожно — как гости, ждущие, что хозяева пригласят их пройти. Винсент совершенно не торопится в свою комнату, прокручивать в голове все события дня.
Тут Бонни хозяйка. Пусть она решает. Бонни идет на кухню. Винсент, чуть помедлив, следует за ней.
— Хотите чего-нибудь? — спрашивает Бонни. — Чашку чая? Воды?
— С удовольствием, — отвечает Винсент. — То есть мне бы воды.
Винсент здесь живет. Он обычно сам себе наливает воды. То есть обычно они не так себя ведут. Но, понятное дело, она сейчас — медсестра Бонни. Скорее всего, чувствует себя виноватой. Знала ли она про орехи в салате? Но Бонни — не его мама. Винсент уже сколько лет живет самостоятельно. Маргарет никогда не проверяла, что он ест. Но и не стала бы подсыпать толченые орехи в коробочку из КФС или в бургеры и капустный салат, которые она покупала по особым случаям. Маргарет заставляла его мыть посуду, и он не возражал, особенно после того, как однажды, когда он стоял у раковины, она подошла и прижалась к нему сзади. Это было вскоре после того, как они познакомились, и все время, пока они были вместе, он ждал повторения. У него вставал, стоило ему просто вспомнить это. От чего именно Маргарет устала? Или все дело было в том, что он топтался на одном месте? Видела бы она его сегодня!
— С газом или без? — спрашивает Бонни.
— Да обычной. Мне все равно, — говорит Винсент.
Для него вода — это то, что из крана. Но Бонни спрашивает про свои двухдолларовые бутылки с итальянскими пузырьками.
Бонни садится на корточки перед холодильником, тянется за бутылкой, а потом вдруг смотрит через плечо на Винсента и по-дурацки улыбается. Винсент вдруг понимает. Понимает, и все. Если захочет — он может Бонни трахнуть.
Откуда эти мысли в голове? Честно сказать, уже не в первый раз. В последнее время он реагирует на… присутствие Бонни. В приемном покое, когда назвали его имя и они с Бонни вскочили одновременно, их бедра соприкоснулись. Совсем не новость, что мужчина, который чуть не умер, а затем обнаружил себя в мире живых, особенно сексуально озабочен. Винсенту следует быть поосторожнее. Это ведь не только про секс.
Бонни наливает воды, несет ему стакан. Их взгляды встречаются, и длится это чуть дольше обычного. Значит, он это не придумал. Она протягивает ему воду и стоит перед ним, хотя могла бы уже и отойти, и все становится кристально ясно. Ясней не бывает. Что-то уже происходит — даже если Бонни не отдает себе в этом отчета.
Винсент, конечно, мог бы продлить эту стадию, когда сексуальные токи уже бурлят, но подспудно, мог бы прикинуть, что с этим делать. Но печальный опыт научил его — либо сейчас, либо никогда. Есть миг, когда все возможно, но если он упущен, назад ничего не вернуть.
Винсент ставит стакан на стол. Бонни так и стоит перед ним. Она даже не шевельнулась.
Бонни снимает очки.
Винсент наклоняется, и они целуются. Можно сказать, он просто ведет себя как джентльмен. Но ему очень приятно целоваться с Бонни. Вообще приятно кого-то целовать. Или что-то… Его губы за долгие месяцы простоя почти атрофировались.
Поцелуй длится довольно долго, и Винсент, собравшись наконец с мыслями, чуть отодвигается, переводит дыхание. Надо прикинуть, что к чему.
Лицо Бонни, оно совсем рядом, превращается в огромный знак вопроса. Хочет ли он ее трахнуть? Определенно. Но то ли дело в эпинефрине, то ли он на самом деле переменился. Может, научный эксперимент, который на нем ставят, сработал. А может, он повзрослел, или научился думать, или сообразил, что есть такие ситуации, в которых не стоит следовать желаниям своего члена.
Сейчас, например, он должен взвесить, что лучше — завалиться в койку с Бонни или постараться избежать возможных последствий, которые могут порушить всю его новую жизнь. Случайный секс — одно, а секс с Бонни — совсем другое. Он на многое повлияет. Могут возникнуть сложности. И кто-то пострадает.
Винсент и так с трудом справляется со всем, что навалилось. Бонни должна его пощадить. Сейчас четыре часа утра. Он едва не умер. Он не в лучшей форме для… любовных отношений. Давай-ка сбавим обороты. Посмотрим, как пойдет.
Но все зашло уже слишком далеко. Что бы ни было дальше, им все равно придется расплачиваться.
Он кладет руку Бонни на плечо, нежно целует ее в губы и, чуть отодвинувшись, говорит, уже взяв себя в руки:
— Я не знаю, как сказать… Но сейчас я не в лучшей форме. Наверное, мне бы лучше отдохнуть, набраться сил… — Он улыбается. — Если захотите, завтра начнем с того же места.
Разумный человек с этим спорить не станет. Он же оставляет дверь открытой. На такое даже женщина не обидится. Он же сказал, они продолжат завтра. Разве это похоже на твердое «нет»? Утро вечера мудренее, завтра они посмотрят на все при свете дня.
