— Лора! — говорит Бонни. — Добро пожаловать!
Бонни ведет Лору вокруг столика. Сначала встает Мейер, затем Винсент. Лоре приятно, что ее посадили между двумя звездами сегодняшнего вечера. Она щедро жертвует Вахте братства, и ее ежегодный взнос — это дар любви, он же возмещение ущерба от безудержно неверного Ларри. Бонни надеется, что Лора подключит немало друзей-филантропов к достойному делу, которое она «открыла» первой. Напротив, рядом с Айрин, воодушевленно ерзает Ларри — он словно зарывается лицом в ее бюст, который нынче подчеркнут глубоким вырезом и выглядит удивительно крепким и свежим для дамы возраста Айрин.
Рассадили всех на редкость удачно. Все сразу оказались при деле. Айрин болтает с Ларри Тикнором — опыт поколений венских кокеток не пропал даром. Винсент сосредоточен на Лоре, использует тот магнетизм, который, похоже, имел всегда или развил за последние несколько недель, то обаяние, которое сразило и Айрин, и Колетт. С постыдным удовольствием Бонни отмечает, что Роберте Дуайр беседовать не с кем. Мейер смотрит куда-то перед собой, видимо, как надеется Бонни, мысленно проговаривает свою речь: что бы и Винсенту этим заняться, сейчас это было бы даже полезнее, чем беседовать с Лорой Тикнор.
Бонни бросает взгляд на Мейера, который одаряет ее нежнейшей из своих улыбок. Мейер знает, как много она сделала, а хотела бы сделать еще больше. Поэтому из всего сонма этих чудесных людей он обратил луч благодарности и расположенности на нее. Столько всего — гости, зал, угощение, бесконечные мелочи, от которых зависит провал или успех вечера, — все это дело рук Бонни. И Мейер это понимает. Чего еще желать — Бонни зарабатывает этим, а в качестве бонуса имеет еще и такое удовольствие.
Ей почти жаль, что Джоэл не видит, чего она добилась. Но он бы нашел способ все испортить. Как она ненавидела летние благотворительные акции для клермонтского музея, на крутом берегу реки, в чьем-то роскошном поместье; на них ходили ее богатые соседи — продемонстрировать свои широкополые шляпы и тончайшие летние платья, без малейшего намерения что-либо пожертвовать. И потом Джоэл непременно язвил: мол, она весь день без толку лизала задницы каким-то кретинам, надеясь, что они профинансируют покупку плохих гравюр XIX века. Джоэл говорил то, о чем думала сама Бонни — вот что обиднее всего. Джоэл был кардиологом. Он-то занимался по-настоящему важным делом.
Но никто, даже Джоэл, не скажет, что фонд — это не важно. Бонни делает все, чтобы фонд существовал. И Мейер Маслоу это знает.
Мейер, одарив взглядом Бонни, снова устремляет его в пустоту, но Бонни понимает, что он включен в происходящее, он погружен в свои мысли и одновременно ничего не упускает из вида. Он почувствует, когда настанет пора встать, подойти к подиуму и начать говорить — без фанфар, без лишних объявлений. Это Мейер решил, что его представлять не нужно. Присутствующие и так знают, кто он. Что можно сказать о нем такого, чего они не слышали? И Мейер же решил, что в конце речи он представит Винсента. Как Мейер скромен — он исполнит вступление и уступит место главному герою вечера.
Бонни наслаждается этим моментом, он — как плавная интерлюдия, так бывает, например, когда приходишь на обед чуть загодя и ждешь друга. Пусть гомон то стихает, то усиливается, пусть то и дело слышатся взрывы смеха, искреннего или натянутого. Пусть они решают, с соседом слева или справа побеседовать и когда заняться салатом из смеси молодых листьев. Бонни надеется, что они его съедят. Она помнит, во что он обошелся. Вся смета, по пунктам, у нее на рабочем столе.
Краем глаза Бонни замечает, как Айрин наблюдает за Мейером.
Наконец Мейер встает, и все умолкают. Люди будто притворялись, что разговаривают или едят салат, а на самом деле следили за ним. Он подходит к подиуму, встает между колоннами, охраняющими вход в храм. В элегантном черном смокинге он выглядит как жрец этого храма, он — сверкающее лезвие чистоты и нравственной смелости. Вокруг него словно пульсируют электрические волны.
Мейер склоняется к микрофону, и наступает полная тишина.
— Спасибо вам, — говорит Мейер. — Спасибо, что все вы сумели выкроить в своем невероятно плотном расписании время поддержать своим присутствием, телом и душой то, чем занимается Вахта братства. Друзья мои, что я могу рассказать вам о нас такого, чего вы не знаете? Наверное, стоило бы упомянуть об иранском журналисте, карикатуристе, сражающемся за справедливость, любящем муже и отце, который только сегодня — сегодня! — был освобожден из заточения, где его мучили и истязали.
Мейер ждет, пока стихнут аплодисменты.
— Он был освобожден, друзья мои, благодаря тому, что смогла сделать Вахта братства. В честь этого важнейшего события мы решили наградить нашего иранского собрата Камбиза Хостами — заочно, и ему присуждается новая ежегодная премия Лоры Тикнор за смелость в журналистике, которая сегодня вручается впервые.
Мейер гений. Публика встает. Мейер указывает на Лору Тикнор. Все оборачиваются к ней, аплодисменты усиливаются. Лора прикладывает руку к сердцу. Теперь вынудить Лору увеличить поддержку будет не труднее, чем отобрать конфетку у ребенка. Мейер ждет, когда стихнут аплодисменты.
— Сегодня я хочу дать вам обещание. Ровно через год Камбиз Хостами будет здесь с нами и сможет принять награду лично.
Собравшиеся представляют себе красавца иранца с чудесными женой и детьми, семейство, благодарно принимающее дар — жизнь человека, ни больше ни меньше, жизнь, которой он обязан мужчинам и женщинам, аплодирующим себе и ему. Бонни тоже встает и хлопает в ладоши, но все же ей немного не по себе. Чья это была идея — премия Лоры Тикнор? Мейер сам это придумал? Но Бонни должна была узнать об этом первой, или ее решили не информировать?
— Следует ли мне вспомнить о посылках с лекарствами, о потоках вакцин и антибиотиков, которые Вахта братства рассылает по всему миру? О спасенных детях, о жертвах геноцида, нашедших пристанище? Или мне следует рассказать вам о конференциях, где шел важный и действенный диалог между палестинцами и израильтянами, чеченцами и русскими, боснийскими мусульманами и сербами, о той атмосфере любви и доверия, которую нам удалось создать и благодаря которой представители этих враждующих групп сумели говорить откровенно и даже стали друзьями?
Мейер умолкает, и публика разражается радостными возгласами… в честь чего? В честь мечты, которая кажется почти осуществимой — под нежный салат и хорошее белое вино. Мир во всем мире и полное взаимопонимание. Кто этого не хочет? А Бонни жизнь кладет на то, чтобы это случилось.
— Или, быть может, следует упомянуть о летних программах для старшеклассников…
Бонни предпочла бы, чтобы о них он не упоминал. Кто-то из присутствующих наверняка знает о прошлогодних вечеринках с травкой.
— …о программах, где подростки знакомятся, иногда впервые в жизни, с иностранцами, а иногда и впервые с американцами, родившимися за пределами США.
За пределами США? Слушатели чуть ли не хором охают. Где эти ребята жили? На Марсе? Где-то… на Среднем Западе?
