Ну да. Пусть Маслоу их опросит. Члены ДАС не думают, что они фанатики. Они считают свою идеологию результатом холодного логического анализа американской истории и поведения властей.
— Я подумаю об этом, — говорит Нолан. — В связи с просветительской программой. — В отличие от Бонни и Роберты, озабоченных только речью Винсента на благотворительном ужине, Маслоу имеет в виду нечто большее — программу, нацеленную на таких, как Нолан. Хочу помочь вам, люди, спасать таких людей, как я, чтобы они не стали такими людьми, как я. Нолану нравится, что Маслоу думает об этом. Есть основание для того, чтобы сохранить Нолана после благотворительного ужина.
— Именно об этом я и думаю, — говорит Маслоу. — О просветительской программе. А сейчас скажу вам вот что. У иранца, которого мы пытаемся спасти, жена и дети. А его уже начали пытать. Вчера мы узнали, что его могут повесить в качестве назидания. А за что?
— За что? — послушно повторяет Нолан.
— Он отказался написать признание, осуждающее жену, которая была арестована за то, что показалась без паранджи в дверях собственного дома. Как чудесно было бы, если бы Бог помог нам освободить его и он приехал бы сюда и сказал несколько слов на благотворительном ужине.
В Нолане шевельнулась братская ревность. Ну да. Кому достанется больше аплодисментов? Бывшему неонацисту? Или герою-чурке, попавшему в иранскую тюрьму за то, что защищал жену? Заполучить его сюда — чудесно? Через его, Нолана, труп.
— Если мы спасем ему жизнь, — говорит Маслоу, — это будет лишь одним из наших малых дел. Малых по сравнению с тем, чтобы накормить и одеть целые народы-беженцы. Но мы постоянно расширяем поле деятельности. Вот и Бог прислал вас к нам — помочь нам сделать что-то новое. Было бы замечательно, если бы мы с вами сумели повлиять на таких молодых людей, как вы, переключить их энергию гнева и ненависти и направить на труд во имя братства и свободы.
Одна из причин, почему Нолан так быстро откликнулся на идеи Мейера, — они были до странности похожи на то, что он слышал в лагере «Арийского отечества», если слушал разглагольствования ораторов, пока поддавал или пытался снять какую-нибудь арийскую бабенку. Они всегда так говорят: несите ваши идеи в мир. Обратитесь к людям, укажите путь, каждому по отдельности.
Маслоу, должно быть, грезит, если думает, что ДАС — религия. Ребята просто выдумывают для себя объяснение, почему они безработные и нищие или заняты на паршивых работах, противных работах. И нищие. Платите им, как платят Нолану за то, что он делает то, что делает, — и ДАС конец. Ведь какая славная ему выпала работенка. Жалованье, комната и пансион за то, что разговаривает с Бонни и Мейером или иногда с репортером. Балуется с компьютером. Пишет что-то про ДАС. Путешествует по порносайтам. Предстоит перед гостями на ужинах. Пьет скотч. Одевается в кашемир. Впервые в жизни Нолан чувствует, что, похоже, ему начинает везти.
Хорошо! Кодеин снова дал себя знать. И виски не так уж плохо. Неудивительно, что это излюбленный напиток сытого старого паразита. Нолан чувствует себя изумительно. Таинственное ощущение благополучия.
Стоп! О чем это говорит Маслоу? Нолан пропустил кусок.
— …то есть если мы считаем, что можем изменяться. Что исправление и прогресс возможны. Или вы думаете, что это безнадежно? Что какими мы родились, такими и останемся? Как это говорят? Запрограммированы.
— Терпеть не могу это слово, — говорит Нолан. — Все меняется. Посмотрите на меня. Посмотрите, как я изменился.
— Как вы меняетесь, — поправляет Маслоу. — Какой путь вы уже проделали.
Откуда старику знать, какой путь проделал Нолан? Далеко ли ушел и куда?
Улыбка Мейера все сглаживает.
— Мир через перемены. К сердцам по одному. Ради этого мы и работаем. Я сошел бы с ума, если бы не верил, что была причина спасти меня, когда миллионы других погибли. Я был бы несчастным человеком, если бы не верил, что таков был план.
Чудно, об этом и Нолан все время думает, с тех пор, как уехал от Реймонда. Во всем есть порядок и план. Опять Маслоу читал его мысли? Сквозь легкую дымку наркотиков и алкоголя до Нолана доходит смысл того, что говорила Бонни: Маслоу видит вещи в более высокой плоскости.
Маслоу говорит:
— Думаю, мы поняли друг друга. Хорошо. Теперь отдадим должное вкусному ужину.
* * *
Задержись Мейер в кабинете еще на минуту, Айрин придет и застрелит его, если этого не сделал раньше его друг-скинхед. В таком случае Мейер станет мучеником, а Айрин вдовой мученика — в награду за все те годы, что она была женой святого.
«Жена прихлопнула поборника мира». Пускай Роберта и Бонни это раскрутят! Счастливчик Мейер окружен женщинами, которые готовы заслонить его собой от пули. Между тем на домашнем фронте мужик пасует перед Айрин, единственной персоной в доме, кто может принимать решения. Бабу, может быть, и сказочный повар, но бедняга из неприкасаемых, и его происхождение проявляется в самые неподходящие моменты, как сегодня утром, когда маринованный лосось был доставлен в зеленой флуоресцентной патине. И звонить Забару пришлось ей, и ей пришлось жаловаться флористу на букет, который стоил миллиард, а выглядит как пук ежиков для унитаза.
Отчасти поэтому Мейер на ней и женился. Айрин может управлять домом, комфортабельным, как пятизвездный отель, может позаботиться обо всех физически потребностях, дабы ее муж сосредоточился на более возвышенных задачах — в случае Мейера на спасении мира. Отчасти это привлекло его в Айрин, сметливой венке, соединившей в себе крестьянскую смекалку дедов с материнским умением жить так, словно у нее всегда были деньги, — и впридачу с даром предвидения и здравым смыслом, которые позволили ее отцу вовремя вывезти семью из Вены. Что еще увидел в ней Мейер? Сексуальность. Красоту, по большей части исчезнувшую, хотя Мейер утверждает, что не согласен с этим. И лестный момент: Айрин бросила мужа-миллионера ради Мейера. Ну, это уже древняя история. Кроме Айрин, никто не помнит.
Ужин на восемь персон, столько хлопот, а кто это оценит? А объяснять Бабу, что ему готовить, какие тарелки ставить на стол? Конечно, это не то что спасать иранца, которого могут замучить в тюрьме. Айрин верит в работу Мейера. Ее муж герой. Она горда тем, что отдает ему свое время, рада жертвовать целые вечера на благотворительные ужины и сидеть с каким-нибудь стариком, который думает, что он купил на вечер жену великого человека, приобрел право повествовать со всеми мучительными подробностями о каждом своем шаге по пути к успеху и богатству.
Светские мероприятия стали утомительнее с тех пор, как возраст украл у нее последнее утешение: возможность, что вечер подарит хотя бы тихое удовольствие от ощущения своей привлекательности. Выйдя за Мейера двадцать лет назад, она поняла, что часть ее жизни закончилась. Еще одного любовника больше не будет. На свете нет мужчины, который не стал бы распространяться о том, что спит с женой всеобщего кумира, мирового лидера. Флирт, однако, был безобидным развлечением. С ним время шло быстрее. Она не вполне это осознавала, пока однажды вечером, когда вышла в город — уже не вспомнить, когда именно, ей было пятьдесят, пятьдесят один — и ничего. Исчезло навсегда. Это не Европа, где в мужчинах меньше подросткового и Айрин еще котируется. А теперь целый вечер без малейших шансов кажется бесконечным. Непереносимым.
