Вот до чего опустился Нолан: ночами работать в магазине, а днем спать в тараканьем приюте, через который мафия отмывает деньги. Вы слышали о неудачниках, которые проваливаются через дыру в страховочной сетке?
Он провалился.
По счастливой случайности, он встретил Реймонда. После короткого отстоя в «Крик-Марте» и приюте «Лилия Долины», возможность ночевать на кушетке у Реймонда и работать в шинной мастерской казалась приглашением от святого Петра поставить шатер свой на небесах. Сперва Нолану почти не мешало, что каждое утро его будит вой блендера, в котором Люси готовила противные полезные коктейли для детей. Он понимал, что блендер — это Люсин способ послать ему душевное утреннее «пошел ты на…»
По сравнению с этим в кладовой — простите, гостевой — комнате у Бонни Нолан чувствует себя как Мик Джаггер, прихлебывающий тропические коктейли у себя в карибской гасиенде. Жаль только, больше всего ему нравится в этой комнате, что в ней закрывается дверь. Это вряд ли оценишь, если не сидел до поздней ночи, слушая пивные беседы Реймонда, Теда Доннела, Фрэнки Моста и Томми Лемана о том, как обувают всюду белого человека. Нолану не надо было много говорить. Предполагалось, что он один из них. И в каком-то смысле так оно, наверное, и было. Он обрил голову и сделал наколки. Он поехал в лагерь «Арийского отечества» и слушал немецкие военные песни и речи о том, как еврейские сыновья сатаны затеяли уничтожить белую расу.
Он не может отрицать, что было приятно не скрывать больше свою злость, чему его учили с тех пор, как он себя помнил. А узнал он это о себе на терапевтических занятиях по обузданию гнева. Самым лучшим в ДАС было то, что он давал направление твоей злости. Как громоотвод, электрическое заземление. Ты прикасаешься к нему — и разрядился. Раньше его зло взяло бы, что пока он был бездомным, у Бонни и ее ребят целая комната стояла без дела. Смотрите, кто чистит бассейны, а кто в них плавает. Но сейчас чего хорошего от таких мыслей?
Нолан отодвигает несколько коробок, ложится на кровать и открывает «Преступление и наказание». Как и самурайская книга, и большинство других, которые он прочел за последние несколько лет, добыта она из автомобилей, пригнанных в шинную мастерскую. Винсент стал рассматривать ее как персональную библиотеку-читальню. Никто о своих книжках не вспоминал, никто не возвращался за ними, хотя насчет потерянной детской варежки готовы были звонить каждые пять минут.
У Реймонда негде было читать, и это было еще досаднее, чем изумление Бонни, оглушенной новостью, что он читает книги. Так ей и надо, что ребята разозлились на нее, когда она сказала о его любви к чтению. Представила его каким-то образцом для подражания — то есть устроила так, что они возненавидели его заранее, еще толком не узнав.
Под конец пребывания у Реймонда Нолан в обеденные часы уезжал на пустырь и читал, сидя в пикапе. Там он прочел книги Маслоу. Там и пикап его сдох. Не пожелал заводиться. Пришлось звонить Реймонду, и, когда Реймонд спросил, что он делал на пустыре, Нолан сказал: ссал.
Сейчас лучше не думать об этом. Лучше всего погрузиться в книгу и забыть обо всех своих неприятностях. Он листает «Преступление и наказание», ищет, где остановился. Так, убийство было. Там замечательно… дальше, где этот думает, что все говорят о нем. Еще чья-то мания преследования — Нолану это меньше всего сейчас нужно. Он берется за «Пого», не может сосредоточиться, открывает «Путь воина».
Воин занят тем, что выстраивает крепостную стену против враждебных мыслей. Но что может означать «занят» в его нынешнем положении, когда он забился в чужую комнату, загроможденную семейным хламом? Если он намерен здесь остаться, надо ее разгрести.
Нолан берет охапку одежды, сует в стенной шкаф на кучу каких-то непонятно занозистых старых вещей. Сыновья Бонни чем-то похожи на детей Реймонда. Наверное, такое поколение. Никто из них не видит проку в том, чтобы хотя бы притворяться вежливым. Нолан не винит сыновей Бонни: пришли домой, а за столом на кухне новый жилец. Вместе они, Бонни и дети, — какое-то тоскливое комедийное шоу. У младшего — кривой роман с мамой. Старший боится собственной тени. Нолан мог бы пришибить их одним мутным взглядом. Может, они были не такие нервные до того, как отец отчалил.
Когда его отец ушел, Нолану было три года. Он мало что запомнил. Кажется, отец работал двадцать четыре часа в сутки, и все равно с деньгами было туго. Нолан как будто помнит, когда у отца начались неприятности из-за налогов, но единственное, что может вспомнить точно — как падал свет на кухонный стол. Ребята у Бонни избалованы до ужаса. Не понимают, как хорошо у них сложилось.
Нолан уехал от Реймонда только сегодня утром. А сколько всего достиг! Новая, с иголочки жизнь, начнем с этого. Не удивительно, что устал. Имеет право расслабиться. Отодвинуть еще кое-какое барахло, принять викодин
[23] и нажать кнопку сброса, когда проснется завтра. Вспомнил о своей заначке наркотика, и захотелось проверить, на месте ли она. И принять одну таблеточку для маленького оттяга.
Нолан думает, что медики и законники совсем не понимают, зачем человек принимает наркотик. В их представлении ты хочешь дойти до того, чтобы падать со стула, закатив глаза под лоб. А на самом деле Нолану нужна причина, чтобы усидеть на стуле, тот мини-сдвиг фокуса, когда все кажется более забавным, складным, менее скучным, без фоновой тревожной тряски и паранойи.
Нолан запускает руку в сумку под футболки и трусы. Вытягивает две книжки и последний номер «Солджер оф форчун»
[24] — вытащил его импульсивно, хотя не сказать, что это его любимый журнал, а кража его разозлит Реймонда, может быть, больше всего остального. Нолан прихватил его с кухонного стола утром, перед уходом.
Пока добрался до пузырьков с таблетками и до конверта с деньгами, весь вспотел и должен повторить про себя практичную формулу, выученную на курсе по обузданию гнева: расслабься. Будь спокоен. Не усложняй. Пластиковые бутылочки приятны на ощупь. Флакончики безмятежности. Викодина и ксанакса должно хватить ему на пару месяцев, если строгий мистер Сверх-я будет держать его в рамках.
Затем он пересчитывает полторы тысячи долларов — конечный продукт семидесяти порций экса. Не билет на Бали, не совсем золотой парашют, который обеспечит ему мягкое приземление.
Нолан вкладывает деньги в «Путь воина» и засовывает все обратно в сумку. Вероятно, будет в сохранности. Бонни наверняка воспитала детишек так, чтобы не рылись в чужих вещах. И все же не стоит искушать судьбу, оставлять сумку посередине комнаты. Он вытаскивает кое-что из-под кровати, чтобы освободить место для сумки. Компьютерные клавиатуры, принтеры. Он сваливает их в углу. Ну и неряхи.
В одном конверте оказывается пачка старых налоговых деклараций. Сверху лежит форма 1040: за 1992 год доктор Джоэл Кейлен, врач-терапевт, заработал медицинской практикой 116 тысяч, и Бонни Кейлен, администратор музея, — более скромные 22 тысячи. Что делал Нолан в том году? Кажется, стелил ковры. Зарабатывал примерно столько, сколько Бонни. Этот арифметический пустяк объединяет его с Бонни против денежного доктора Джоэла. Ну и что, что Нолан кое-как существовал на свои двадцать две тысячи, а Бонни тратила эти бешеные деньги на разные модные штучки?
