— «Кто написал эту херню?» — говорит Сол.
Мейер громко смеется, потом говорит:
— На работе у меня не получается так смеяться.
— Бедняга, — говорит Сол. — На работе тебе приходится делать серьезное лицо и реять в стратосфере. Э, я что-то сказал не так? Ты как-то изменился в лице…
Громкое бурчание в животе у Минны снова заставляет их обратить на нее внимание.
— Ты молодец, что пришел, — говорит Сол. — Учитывая, сколько у тебя своих дел.
— Я сказал, что приду. Я не мог не прийти. — Дело не только в том, что Мейер давно знает Сола и Минну, что он любит их, что его приход для них важен. Пусть ему это не очень приятно и рождает в нем ощущение одиночества, Мейер отдает себе отчет в том, что им двигали и другие мотивы.
Есть, помимо любви к друзьям, много причин, которые он не будет обсуждать с Солом, — причин, чтобы прийти; одна из них — полученное утром письмо.
Конкретно — злобное письмо.
Мейер получает много злобных писем. Слава Богу, он редко их видит. Помощницы производят первый отбор, остальное передают Роберте и Бонни. Но, как и секретаршам, Роберте показалось очень милым, что неизвестный прислал ему главу из Чарльза Диккенса.
Это была глава из «Холодного дома», Мейер его не читал и сегодня не стал бы тратить на это время, но, когда увидел название главы, сердце у него упало и продолжало падать, пока он не дочитал до конца.
В главе «Телескопическая филантропия» описывается посещение запущенного дома некоей миссис Джеллиби, которая не затрудняет себя уборкой дома и уходом за своими грязными, жалкими, заброшенными детьми, беспрестанно падающими с лестницы и застревающими головой в прутьях ограды. А почему? Потому что миссис Джеллиби занята своим «африканским проектом» по культивированию кофе и обучению туземцев в Бориобула-Гха.
Мейер понимает: прислано с недоброй целью. Кто-то намекает, что он и есть миссис Джеллиби — занимается телескопической филантропией, обделяя своих близких, чтобы спасать людей на другой стороне земного шара. Это несправедливо и неправда. Мейер добр со своими сотрудниками, с Айрин. Кто-то, видно, решил, что это смешно, и полагает, что Мейеру покажется так же. Но почему анонимно? Кто-то относится к нему враждебно. А намек слишком сложный, достаточно было бы одного слова, одного слова вроде очковтиратель, слепленного из букв, вырезанных из газеты.
Почему Мейер думает, что это кто-то хорошо его знающий, ведь среди его худших страхов — страх того, что он в самом деле телескопический филантроп. Беспокойство это усиливается последнее время, или же Мейер стал чаще думать о тех чертах своего характера, которые огорчают его и заставляют чувствовать себя мелким. О своем тщеславии и самолюбии. Можно ли быть таким пустым человеком, чтобы воспринять как обиду сообщение о том, что билеты на благотворительный ужин плохо расходятся? И его новая книга тоже.
Он вспоминает, как несколько месяцев назад, когда он и Эли Визель приехали на конференцию в Ренне, папарацци встретили Визеля салютом фотовспышек, погасшим, когда следом вошел Мейер. Их, по-видимому, не волновало, что Визель, судя по всему, считает геноцид геноцидом, только когда это касается евреев… ну, может, еще боснийцев. Но не цыган и африканцев. Их истребление — в лучшем случае, массовое убийство. Ладно, Мейер мало известен во Франции. Дело не в этом. Дело в том, что его задело отсутствие фотовспышек. Но такой ли это грех? Диктаторы пытают детей и спят сном праведников, а Мейер ночи не спит от ужаса, что чуть-чуть отравлен тщеславием.
Сегодня перед обедом пришел факс, что иранский карикатурист арестован и может подвергнуться пыткам. У него жена и дети. Мейер познакомился с ним прошлой осенью, когда тот прилетел в Штаты с делегацией писателей и художников, прислужников режима, посланных для пропаганды. Приятель в Госдепартаменте попросил Мейера показать им Нью-Йорк. Когда-то приятель выручил его, и Мейер повозил иранцев по вечеринкам и собраниям, где они болтали о том, какие они свободные. Все они читали Салмана Рушди. Их жены сами хотят носить паранджу. Только один из них, карикатурист, не сказал ни слова. А сейчас он в тюрьме.
Мейер стал звонить. Телескопическая филантропия. После этого был безотрадный разговор с Бонни о продаже билетов, а потом — явление Винсента Нолана. Мейер сразу увидел в Винсенте доказательство того, что он еще не вышел в тираж, еще может поспособствовать чудесам. И разбираться в людях — увидеть в Винсенте запутавшегося человека, который просто не мог верить в то, во что якобы должен был верить, принадлежа к этой расистской группе. Он увидел молодого симпатичного человека, который действительно хотел изменить свою жизнь, встать на сторону терпимости и справедливости. А когда Винсент и Бонни ушли, Мейер вспомнил главу из Диккенса. И поэтому должен был навестить Минну. Как угодно, но доказать, что он не миссис Джеллиби.
— Что нового в фонде? — спрашивает Сол.
— Каждый день что-нибудь, — говорит Мейер. — Сегодня утром получил факс насчет знакомого иранского художника, его посадили. С Ираном трудно, но надо попробовать. Может быть, что-нибудь удастся.
— Это изумительно! — говорит Сол. — Сколько ты делаешь!
Мейер кивает, принимая дань.
— Фонд делает, — говорит он. — А затем сегодня уже наши местные дела: Бонни Кейлен, ответственная за развитие…
— Я знаю Бонни, — говорит Сол.
— …входит в мой кабинет с этим… скинхедом. Бывшим скинхедом. Из какого-то провинциального гитлерюгенда.
— Ты его впустил? — изумляется Сол. — Мы забыли того психопата, который расстрелял подготовительную школу в Калифорнии?
— Больше того, мы его тепло приняли. У него было какое-то мистическое видение на рок-концерте. Он сказал, что хочет работать у нас.
— Ясно, какой-то ненормальный. — Это диагноз Сола. Но что Сол знает? Он профессор литературы, а не психиатр. — Я бы его с порога отправил. Вообще непонятно, как они становятся расистами.
Что о нем знает Мейер после получасового разговора в кабинете? Может быть, его не надо было посылать к Бонни, а придумать что-то другое.
— И я не понимаю, — говорит Мейер. — Почему неглупый малый втягивается в это дело. Уверен, кое в чем он не признается, но, думаю, в основном говорит правду. Он мой научный эксперимент, мой Голем. Что мы можем извлечь из него такое, чтобы сделать этим прививку миру?
— Сегодня фонд, завтра весь мир, — говорит Сол. — Будь осторожен. Больше ничего не скажу.
В наступившей тишине их внимание переключается с рекламы внедорожника на монитор с пульсом Минны. Потом начинает Сол:
— Бог говорит Адаму: я сделаю тебе жену, спутницу жизни, самую красивую женщину на свете, сказочную в постели, покладистую, готовую выполнить любую твою прихоть и желание. Но это будет тебе стоить. «Сколько?» — спрашивает Адам. «Глаза, локтя, ключицы и левого яйца». Адам думает минуту, а потом говорит: «А что я могу получить за ребро?»
