Дэнни говорит:
— Как мама додумалась? Можешь мне объяснить?
Экран заполняют лица двух девушек. Дэнни прибавляет громкости. Аманда и Керстен согласны, что Субите надо снова пройти курс реабилитации.
— Ему негде жить, — говорит Макс. — Иначе его бы здесь не было. Не могла же мама бросить его на улице. Мама не такой человек.
Гений Макс — в самую точку. Хотя Дэнни не помнит, чтобы мама так пространно объясняла, что мужик бездомный, но дело, видно, в этом. Так что все хуже, чем думает Дэнни. Этот может застрять на месяцы.
— Просто мама старается быть хорошим человеком, — говорит Макс, далай-лама из средней школы.
Неудивительно, что Макса мама больше любит. Макс — лучше человек, чем Дэнни. И такой взрослый для своих лет.
— Умница, — говорит Дэнни. — Это только дураку не ясно. Теперь скажи мне то, чего я не знаю.
— Пицца приехала! — кричит мама, и Макс бежит наверх. Пусть другие будут первыми. Дэнни перебирает каналы и останавливается, замерев перед дурацким поросячьим лицом Тимоти Маквея. Какое совпадение. Его сиамский близнец уплетает пиццу наверху.
Дэнни тащится в кухню. Сюрприз! Начали без него.
— Дэнни, — говорит мама. — Неси стул.
Дэнни приносит стул из гостиной и садится рядом с Максом. Сегодня едят из настоящих тарелок. На столе стаканы и коробка с апельсиновым соком. Мама сделала салат.
— О, шик, — обращается Дэнни к салату.
— Прости? — говорит мама. — Что ты сказал?
— Ничего, — говорит Дэнни. — Это я с собой.
Его кусок пиццы выгибается и роняет жирную лепешку сыра на дно картонки. Он набивает рот квелой начинкой, заглатывает ее и потом, чтобы проверить реакцию, говорит:
— Казнь Маквея отложили. Выяснилось, ФБР забыла представить три тысячи страниц показаний.
— ФБР — паскудники, — говорит Винсент.
Дэнни не может понять, известно ли Винсенту, что Маквей — его копия.
— По-моему, это отвратительно, — говорит мама. — Этот ажиотаж в прессе, кровожадность. Желание увидеть, как умерщвляют человека. Какой-то римский Колизей. Придумали бы еще продавать пиво и попкорн и казнить на стадионе. Лучше бы так, чем все эти разговоры о рассмотрении при закрытых дверях. По крайней мере, было бы честнее. Я знаю, что он убийца. Я не одобряю его преступление, однако…
Дэнни склонен согласиться с ней. Но ему всегда неловко, когда мама распаляется.
— Точно, — говорит Винсент. — Правительство любит убивать. Как они отравили газом и сожгли матерей и детишек в Уэйко. И послали бригаду быстрого реагирования, чтобы убить жену Рэнди Уивера?
— Да, конечно… не знаю… — упавшим голосом говорит мама. — Во-первых, я вообще против смертной казни.
Дэнни, конечно — тоже. Но разве мама не видела кадры с окровавленными малышами после взрыва в Оклахома-сити? Когда они с мамой и Максом едут по Таппан-Зи, у него иной раз мелькает мысль, что мост под ними могут взорвать террористы. Ему неприятны эти мысли. Другие ребята вроде об этом не думают. И ему не хочется думать, что эти страхи у него — материнская черта.
— Вы смотрели новости? — спрашивает мама. — Ну, хоть новости, ладно. Ненавижу, когда мальчики смотрят телевизор.
— Я держусь от него подальше, — говорит Винсент. — Отрава для мозга, инструмент оболванивания.
Кто его знает, может быть, он из тех, которым кажется, что правительство контролирует сознание, посылая лучи из телевизора. Не хватало только маминого союзника в ее войне с телевизором, думает Дэнни.
— Знаете, мальчики, — говорит мама, — Винсент — книгочей. — Подразумевая: в отличие от вас. — И представляете? Он пристрастился к чтению только в 25 лет.
Дэнни и Макс никогда не простят ей этого нелестного сравнения с нацистом. Хотя возможно, она просто хочет успокоить их: под этими молниями на самом деле безобидный книжный червь.
— Он читает Достоевского.
Дэнни говорит:
— Кто такой, на фиг, Достоевский? — Хотя он знает.
— Дэнни! Что за выражения?
Макс говорит:
— Так что там у вас делают? Типа, бьете черных и евреев?
Черт. Иногда Дэнни прямо обожает Макса. Сейчас прямо умник. Пользуется детским своим правом задавать неудобные вопросы и в то же время, как взрослый, знает, какие вопросы правильные. Когда папа с мамой объявили, что расходятся, Макс спросил, любят ли они еще друг друга. Оба ответили одновременно. Мама сказала — конечно. Папа сказал: ну, не то чтобы… — и тут же поправился: ну, конечно.
— Я этого никогда не делал, — говорит Винсент. — Но знал людей, которые делали.
— И сейчас их знаете? — спрашивает Макс.
— Я их не знаю, и они меня не знают, — отвечает Винсент.
— Ваше счастье! — говорит мама. — Мальчики, вы не представляете, чем рискует Винсент. Он говорит, есть люди, его бывшие друзья, которым очень не понравится, что он ушел…
На лице у мамы знакомое выражение. Она жалеет о том, что сказала, что опрометчиво поделилась с ними своими страхами. И Дэнни огорчен. Еще одна причина для беспокойства.
Пиццу доедают молча. Дэнни и Макс убирают со стола, чего обычно не делают, но при чужом не могут допустить, чтобы она одна хлопотала. Так что, может, и неплохо, что привела его домой. Похоже на первые недели после ухода папы, когда все они ходили по дому чуть ли не на цыпочках. Обычные правила не действуют. Примерно как если на уроке заменяет другой учитель — только ведете себя не хуже, а лучше.
После ужина Дэнни и Макс опять смотрят телевизор. О домашних заданиях ни слова. Дэнни скачет по каналам. А сам думает о том, что происходит сейчас наверху. Напряжение изматывает. Дэнни несколько раз проваливается в дремоту, потом, проснувшись, видит, что Макс заснул перед скучным Тедом Коппелом
[20]. Он расталкивает брата и не то ведет, не то толкает к его комнате, укладывает на кровать.
У себя в комнате Дэнни лежит без сна, стараясь не слушать звуков, которые неизменно возникают ночью, когда мир перестает притворяться дневным безобидным собой. В детстве Дэнни боялся темноты. Давно выйдя из возраста, когда в этом можно признаться, он, случалось, просил маму прийти к нему и посидеть, пока он не уснет. Под предлогом, что просто хочет поговорить. Однажды он услышал, как папа сказал маме, что дети по молодости не понимают, чего надо бояться. Доказательство, сказал он, — они боятся темноты, а не смерти и самолета. Теперь Дэнни достаточно взрослый, чтобы бояться и этого, и многого другого.
Унизительно — в шестнадцать лет все еще бояться темноты. Позвонить кому-нибудь из друзей или сесть за компьютер и посмотреть, может, еще кто-то не спит? Он хотел бы поговорить с Хлоей. От разговора с ней ему всегда становится легче. Но что он скажет? Нельзя же рассказывать ей, как он нервничает. Так что не остается ничего другого, как лежать и слушать звуки, пугавшие его в детстве. Успокойся. Это просто наци шагает в свою комнату.
