Так что общего у нее с ее новым другом — не только тревога за тропические леса. У них было общее переживание в кабинете.
Бонни была глубоко тронута. Худая рука Мейера, мускулистая — Винсента, разница в их возрасте, в масти. Каждое человеческое тело рождается на свет как чистая страница, на которой будет написана жизнь. И этого она тоже не понимала бы, если бы не Мейер Маслоу.
Но самое невероятное, от чего у нее холодок пробежал по спине, случилось за час до того, как Мейер и Винсент стали сравнивать татуировки.
День у Бонни начался с серии тревожных телефонных звонков. Сначала — из рекламного агентства, потом организатора мероприятий, потом бухгалтера: все — о том, что плохо продаются билеты на июньский Большой ежегодный благотворительный ужин Вахты братства. Никто не понимал, в чем дело. Экономика? Все притаились, ждут, что будет с налогом на недвижимость? Или до сих пор не можем найти знаменитость для выступления? Ближний Восток? Катастрофическое интервью Мейера, где он сказал репортеру «Таймс», что и палестинцы, и израильтяне могли бы больше стремиться к прощению, при этом не забывая? Бонни думала, что после статьи прошло достаточно времени, но, возможно, она ошибалась.
Все хотели довести до ее сведения то, что она и сама знала. В арендованном на вечер Храме Дендура в музее «Метрополитен», самом популярном месте таких собраний, половина столов не распродана, и это не только большой моральный урон, но и черная дыра в годовом бюджете. Бонни собиралась сообщить об этом Мейеру после обеда, когда он частенько бывает сонным и потому более мягким.
Когда Бонни сказала ему о звонках, Мейер сначала раздражился, а потом погрустнел. Она надеялась, что это не связано со скромными продажами его новой книги «К сердцам, по одному». Мейер об этом не говорил, но Бонни знала, что он огорчается. В итоге он только пожал плечами, что означало у него вкратце: «Все в руках Божьих». По сравнению с тем, что ему пришлось пережить, много ли значат продажа книг, бюджет, непроданные билеты на благотворительный вечер?
— Во всяком случае, — сказал он ей, — у меня любопытное чувство. Слабенькая метка на моем радаре. Кто-то должен прийти. Что-то произойдет. Сколько раз я говорил вам: для Бога нет ни слишком больших проблем, ни слишком мелких. Главное — быть открытым чуду, когда оно произойдет.
В глазах Бонни это не самая симпатичная черта Мейера — когда он начинает вещать, словно какой-то придурочный гуру из мистической секты. Мейеру требуется все сразу: история, Бог и дорогие костюмы. Он настаивает на своем праве носить Армани и при этом вспомнить к месту мистическую историю из рабби Нахмана
[12], рассуждая о политике бывшего советского блока или о голоде в Руанде. Бонни знает, что такая противоречивость некоторым людям не по нутру. Но Бонни его за это уважает. Мейер — сложная личность, и, хотя она с ним давно, все равно в нем есть что-то непредсказуемое — это действует на нее, заставляет гадать и слегка выводит из равновесия.
Ее беспокоит подозрение, что он, может быть, сдает. Не столько глупеет, сколько остывает, уже механически ведет Шоу Мейера Маслоу. Ее настораживает его склонность повторять свои фирменные фразы: «Простить, не забывая. К сердцам, по одному». И еще появилась новая: «Нравственный трамплин». Бонни подозревает, что он обкатывает ее для речи на благотворительном ужине.
Но всякий раз, когда у Бонни возникают сомнения, происходит что-то удивительное. Мейер не только говорит о чудесах, он в самом деле, кажется, творит чудеса, или, по крайней мере, они происходят при нем. За границей выпускают из тюрьмы диссидентов, целым народностям позволяют эмигрировать в свободный мир. Как-никак, Мейер — это человек, которого пять раз вырвали из когтей смерти. Чего еще от него требовать? Чтобы он сбросил все это с себя после войны? Сегодня, например, он начал ей рассказывать историю о бедной чете, которая пускает в дом нищего, а он оказывается Божьим посланцем и…
Мейеру позвонили, и он не закончил историю. И не успел он повесить трубку, как явился этот нищий посланец в образе Винсента Нолана.
Проси чего-нибудь, и Бог пошлет. Типичный день для Мейера. Случайность это или Божья воля, что секретарша в приемной Анита Шу не дозвонилась до охраны? И какая удача, что Анита не позвонила Роберте Дуайр, их главной по связям с общественностью. Если бы Роберта увидела, как Мейер показывает татуировку, она постаралась бы это превратить в товар для прессы — повторить ради эффектного фото. Бонни хочет, чтобы Вахту братства замечали. Но не благодаря же смачному фото двух мужских рук в таблоиде? Да и Мейер не позволил бы.
Слава Богу, ответила Бонни. Бонни и Мейер поняли, что Винсент может влить новую энергию в Фонд. Когда Винсент заметил, что газеты и телевидение могут ухватиться за историю человека, который ушел от белых расистов и захотел работать в Вахте братства, до Бонни дошло: удача. Она повернулась к Мейеру и увидела, что, как всегда, он на световые годы впереди.
И вот ей снова поручены детали. Ну и что, что Мейер не предлагает Винсенту свою квартиру? «Место есть у всех». У Мейера больше места, к тому же домашняя обслуга и жена-локомотив, Айрин, она одной рукой справилась бы с этим делом в тысячу раз лучше, чем Бонни, у которой только крохотная гостевая комнатка, и та завалена хламом. Дай бог, чтобы там поместился Винсент со своей сумкой, набитой оружием и патронами.
Машины тронулись и снова встали. «Черт», — бормочет Бонни.
— Вы давно у него работаете? — спрашивает Винсент.
— У Мейера? Три года. Почти четыре. — Кажется, что это было в другой жизни — тот первый день, когда она познакомилась с Мейером. Она была развалиной, призраком, женщиной, чей муж, отец ее детей, после тринадцати лет брака, бросил ее ради шлюхи и авантюристки по имени Лорейн.
В то время Бонни занималась сбором пожертвований в музее Клермонта. Через несколько дней после того, как ушел Джоэл, старый приятель по колледжу прислал имейл, что в Вахте братства есть работа. Это письмо от давно потерянного приятеля было первым из чудес Мейера — то есть первым, которое пережила Бонни. Она, конечно, знала, кто такой Мейер Маслоу. По ее мнению, самый выдающийся свидетель Холокоста. Самый святой и самый бескорыстный.
Бонни читала первую книгу Мейера, и она тронула ее почти так же сильно, как в свое время дневник Анны Франк, прочитанный ею в возрасте Анны. Она помнит, что девочкой чуть ли не сожалела, что эти трагические исторические события почти не затронули ее жизнь. Ее семья приехала в Америку за полвека до войны. Для отца Бонни, атеиста, адвоката, лишь эмоционально и кулинарно привязанного к иудаизму, Холокост представлялся чем-то вроде предупреждения, свидетельства, что для еврея переход улицы опаснее, чем для других людей. Посмотри в обе стороны. Всегда будь начеку. Ничего не принимай как должное.
Что сказали бы ее родители, если бы дожили до сих пор и увидели, как она везет домой неонациста? Мать бы забеспокоилась. А отец, возможно, увидел бы в Винсенте — то есть в ее готовности взять его к себе, раз она этого хочет, пусть это даже была идея Мейера — освобождение из тюрьмы, какой была ее жизнь с Джоэлем, тем более что отец его не любил. Какой же наивной была Бонни, что наперекор отцу только больше любила Джоэла.
