– До скорой встречи, – сказал он Петрусу, и у того заледенела кровь.
В качестве главного метельщика Петрус был свидетелем важных дел и кулуарных интриг Совета. Статус прислуги наделял его невидимостью, обеспечивающей доступ к самой различной информации, которую не могли получить эльфы, занимающие более видное положение, тем паче что та популярность, которой он пользовался когда-то в родных местах, ничуть не уменьшилась и в Кацуре. Все любили Петруса, все искали его общества, и не случалось дня, чтобы кто-нибудь не предложил пойти вместе в город выпить кленового или шиповникового сока, на что он охотно соглашался, если уже закончил чтение. Подметать было для него приятным священнодействием; метлы были сделаны из легкого бамбука и едва касались земли; его обязанности не отличались ни сложностью, ни утомительностью, и ему доставляло удовольствие видеть позади себя чистую почву без единого случайного листка. Он работал только с зари до обеда, и все послеполуденное время полностью принадлежало ему; он также имел доступ к любому уголку дома Совета, в том числе к внутренним садам, к которым можно было пройти через северную дверь и зал собраний. Однако время шло, и у него все реже появлялось желание посетить их. Глава садовников проиграл выборы, но сохранил очевидное влияние в высшем доме. Мало-помалу серый песок приходил на смену мхам, исчезала растительность, уступая место восхитительным камням, которые помощники главы садовников выискивали по всем четырем сторонам туманов, – и теперь перед посетителем разворачивались целые картины из песка и камней, воспроизводя прилив на берегу, вечные горы или алмазные озера этого мира. Но в них по-прежнему не хватало сердечного жара, и это больше не удивляло Петруса, который всегда исхитрялся подметать под скамьями в зале заседаний в тот час, когда Глава Совета просматривал ежедневные отчеты Нандзэна о состоянии туманов и, соответственно, выслушивал вопросы главы сада и хранительницы библиотеки, которые вместе с другими десятью советниками, а иногда и с эмиссарами провинций по полному праву присутствовали на заседании.
Он и вообразить не мог лучших руководителей, чем те, что были избраны. Особенно он восхищался Стражем Храма, его мелодичным голосом и взглядом, неподвластным времени. Глава сада никогда не атаковал его напрямую, как и эльфа-зайца из Кацуры, который вел заседания с элегантной властностью и иронией, не часто свойственной эльфам. Это были гиганты. Гиганты на службе у мира в момент потрясений, ибо в каждом отчете содержались сведения о нарастающем истощении туманов. К тому же они были вынуждены иметь дело с разрушителем тысячелетней растительности, помешанным на камнях и совершенстве, который больше не скрывался и открыто вел кампанию против людей.
– Как ты можешь отрицать факты? – спрашивал он у Главы Совета. – Как можешь закрывать глаза на то, что их невыносимое легкомыслие уничтожает вверенный им рай, а посредством моста заражение проникает и в наш?
– Ни у одной болезни нет ни простой причины, ни простого лекарства, – отвечал заяц. – Указать на словно Провидением посланного врага не значит спасти наши туманы.
– Вы погрязли в болтовне, в то время как преступники безнаказанно топчут поля, – возражал главный садовник.
– Упадок – это не преступление, а вызов, – отвечал Страж Храма.
– Ничто не вернет нам туманов, если мы не будем действовать, – твердил тот.
Так продолжалось непрестанно, и год за годом Петрус наблюдал, как смущаются сердца и в них проникает слово сада, хотя пока еще не нашлось советника, который бы занял радикальную позицию по вопросу о человеческом роде.
Когда судьба вдруг встает на дыбы, ни один цветок не способен отвлечь нас. В прекрасный послеполуденный час ноябрьского дня Петрус читал, устроившись на мягкой подушке в уголке библиотеки, лицом к единственному саду, пока что избежавшему минеральных происков эльфа из Рёана. Он читал, время от времени вздыхая, с легким интересом и скукой пролистывая осенние элегии из сборника, включенного в классическое произведение мира туманов под названием «Canto de l’Alliance»
[28], где до бесконечности пелась осанна природным сочетаниям гор, лесов и туманов. Сборник был иллюстрирован непомерным количеством великолепных рисунков, где деревья грациозно сбрасывали листья на фоне покрытых туманами вершин или птицы, чьи очертания гармонировали с каллиграфией стихов, парили высоко в небе.
Ни весна ни лето ни зима
Не ведают благости
Осеннего изнеможенья
Он опять вздохнул, вышел в первый двор, прихватив объемистый том, и уселся на солнышке, прислонившись спиной к старому сливовому дереву. Было очень тепло, и еще несколько страниц описания пламенеющего на закате клена почти усыпили его, когда что-то на странице заставило его подскочить и выпрямиться с бьющимся сердцем и дрожащей мордочкой. Он уставился на цветок камелии во мху прямо перед собой – творение садовника из предыдущей команды, – но так его и не увидел, вернулся к тексту, потряс головой, перечитывая его без конца.
туманы возродят двое
дети ноября и снега лишенные корней
сойдутся в последнем единении
– Клянусь туманами, – пробормотал он наконец (что на эльфийском равнозначно «черт побери!»).
Он не знал, что потрясло его больше: то ли что с этими строчками к нему вернулось давнее озарение, спонтанно коснувшееся его когда-то под воздействием диких трав фарватера, или же то, что он впервые столкнулся с таким немыслимым текстом. Всем, что ему довелось прочитать, он мог поклясться, что этот стих не воспевал ничего из существующего, не рассказывал ни о чем когда-либо случившемся, напротив, он описывал недуг туманов и указывал на средство от него, как если бы он это предвидел и замыслил. Три строки из неизвестного повествования – и жизнь просияла, а сердце так сильно зашлось в неведанном упоении, что, казалось, сейчас выскочит из груди, и он не видел того, что было у него прямо перед глазами – а именно прямо перед глазами Петруса, молча его разглядывая, стоял Глава Совета. Как давно он здесь? – спросил себя Петрус и вскочил. Солнце заходило, заливая косыми лучами мох двора. Немного похолодало, и Петрус заморгал, словно после долгого сна. Он так и застыл на несколько мгновений перед хранящим молчание Главой Совета.
– Что вы читаете? – наконец спросил тот.
Все промелькнувшее в голове у Петруса за те часы, что он просидел неподвижно, раз за разом перечитывая стих, слилось воедино, и он, сам пораженный тем, что слетает у него с языка, проговорил:
– Пророчество.
Глава Совета приподнял бровь.
– Пророчество? – удивился он.
Петрус почувствовал себя полным идиотом. Опустив глаза на книгу, которую держал в руках, он собрал все свое мужество.
– Пророчество, – повторил он и громко прочел три строки стиха, каждое слово которого, словно кинжалом, пронзало свежий вечерний воздух.
