Внезапно он понял, что идет именно к кому-то, что каждый шаг приближает его к встрече и только ради нее он и пришел в это место.
Наконец они добрались до середины сада. На сваях, погруженных в черную воду, за выстроившимися в ряд кленами ждал деревянный настил, готовый принять их на ночь. Пока они приближались, звуки сада исчезали, и они почувствовали, что вступили в кокон тишины. Потом сад позади них тоже исчез, и они оказались на освещенном луной острове посреди темной лагуны. Воздух был неподвижен; в согласии с ритмами земли звезды стали мерцать медленнее. Набравшись мужества, они поднялись по ступеням; на деревянном помосте волна невидимой реки омыла им щиколотки.
Однако они смотрели только на матрасы, на которых им предстояло отдыхать этой ночью. На глаз толстые и мягкие, они состояли из подвижного пепла.
– Матрасы из пепла? – пробормотал Паулус.
– Ночь мертвецов, – услышал свой голос Петрус в тот момент, когда гигантская усталость обрушилась на его плечи.
Лишь бы до матраса добраться, подумал он, прежде чем сделать шаг и рухнуть на ложе из праха.
Это была странная ночь: во сне он шел по дороге, обрамленной высокими деревьями, зная, что ступает по земле людей. То ли свет был иной, то ли в самом лесе чувствовалась определенная небрежность – причудливые купы деревьев и тропинки были разбросаны словно случайно, – но ощущалось некое беспечное присутствие, которое ему нравилось. Тропинка вывела на поросшую деревьями лесную опушку, и, оказавшись там, он увидел пейзаж, состоящий из зеленеющих холмов. Вдалеке поблескивали два маленьких озера; вокруг расстилались виноградники; внизу, в долине, лежала деревня. Тоненькие столбики дыма поднимались от крутых рыжих крыш; судя по нежной зелени растений, была весна; на свежевспаханных участках уже пробились ранние цветы. Больше всего было алых с прожилками весенников, которых эльфы особенно ждут на исходе зимы, но виднелись и нарциссы, и едва распустившиеся тюльпаны, хрусткие, как печенье, а еще мышиный гиацинт вперемешку с крокусами и цикламенами. Над этим милым ковром возвышались ирисы, словно отряд садовников, охраняющих вверенные им посевы. Их нижние лепестки величаво изгибались, образуя лицо с бархатистыми щеками, между которыми торчал остистый язык. Выше и причудливее своих собратьев из Рёана, они несли в себе нечто воинственное и немного смешное, но распространяли вокруг аромат предвестия и послания, что превращало садовый участок в хранилище тайны. Там выращивают рассаду овощей, которые созреют летом, подумал Петрус, а еще лечебные травы, дающие благовоние и здоровье. Мгновением позже он добавил: это сон, но все настоящее, и я могу пойти туда без страха проснуться. И направился к деревне. Маленькое лохматое облако проплыло по синему небу, и поднялся легкий ветер. Он ласково коснулся его ноздрей запахом тюльпанов, к которому примешивался легкий привкус мелиссы; тропа петляла между весенними деревьями, и он пьянел от необычной природы. Здесь все возможно, сказал себе он. Дойдя до первых домов, он подумал еще: эта деревня – мой пейзаж.
Потом все померкло, потому что навстречу ему шла старая женщина из его стиха с охапкой диких цветов; она улыбалась в весеннем свете, и Петрусу нравилось смотреть на ее старое пергаментное лицо под чепцом, отороченным небесно-голубой лентой. Соцветия бурачника гармонировали с этой веселой лазурью, а само лицо пленяло живостью и лукавством. Она прошла мимо, не заметив его, и он решил последовать за ней. Через некоторое время она замедлила шаг перед шпалерой розовых ирисов, потом зашла во двор фермы. Бросила взгляд через плечо, поднялась по ступенькам крыльца и исчезла внутри. Петрус оцепенел. В этом коротком взгляде, который поймал только он один, реальность преображалась в череду сцен, залитых ирреальным светом. Теперь он знал, что старая крестьянка родила дочь, а эта дочь – другую дочь, которой в будущем тоже предстояло зачать свою, пока эта женская линия не закончится в пятом поколении появлением очень любимой девочки. Он знал, что родившаяся последней унаследует от своей прародительницы умение пользоваться травами и настоящая встреча будет именно с ней, еще не рожденным потомком. И тут перед ним открылся театр миров. Гигантские линии фронта опутали весь континент, бесконечные дымы поднимались ввысь, армии собирались под грозовым небом, и нежно любимый сын умирал на поле, усеянном трупами. На какой-то момент он застыл, с ужасом глядя на рокочущий апокалипсис, пока картина не переменилась без всякого предупреждения. В мягких летних сумерках на накрытых в саду столах расставили высокие июньские ирисы, и женский голос говорил: иди, мой сын, и знай навечно, как мы любим тебя. Разве я могу слышать ее речь? – спросил он себя и в этот момент проснулся. Он приложил руку к сердцу. Сон объемлет все, подумал он, пейзаж, любовь и войну. Он вспомнил слова эльфийки-зайца – в день, когда исчезнут туманы Ханасе, мы можем попрощаться с нашим миром, – и его охватило предчувствие грядущей катастрофы. Да ладно, сказал себе он, бред какой-то. Но прежде чем испарились остатки сна, он успел подумать: вот тебе и восторг вместе с трагедией под чепцом с ленточкой. И наконец окончательно проснулся.
Они думали, что лежат на матрасах из пепла над черной водой, но спали на охапках свежей травы прямо на первом деревянном помосте. Шел дождь, и сад мерцал. Так вот что делает ливень в саду, подумал Петрус, во всем остальном мире он просто проходит, а здесь вбирает в себя всю вселенную. Отдавшись музыке влаги, падающей во влагу, он наслаждался этим водным альянсом, в котором исчезала обыденность времени живых.
– Пора уходить, – сказал Маркус, – скоро откроется первый фарватер в Кацуру.
Они поднялись и посмотрели друг на друга.
– Всем приснилось нечто великое? – спросил Паулус.
Двое других кивнули.
– Лучше бы нам уже двинуться, – сказал Петрус, – я проголодался и хочу выпить как можно больше чая до того, как отплыть.
Его вдруг охватило нестерпимое желание поскорее продолжить путешествие, и, в последний раз оглядев пруд, он сказал себе: все начинается. Они прошли в обратную сторону по вчерашнему коридору, снова пересекли вестибюль, благоухающий ирисами, и вышли на улицу под ослепительное солнце. И следа не осталось от теплого меланхоличного дождя в саду. Вокруг витал пепел, и каждая его частица сияла в утреннем свете. Теперь, когда они спускались к шлюзу, толпа становилась все плотнее, и наконец они вышли к большому каналу, ведущему в Кацуру. Когда он раскрылся перед ними, огромный и великолепный, на его поверхности появилась сотня барж.
– Мы опаздываем, – сказал Петрус, прежде чем ринуться в дом ожидания, где к их услугам была батарея дымящихся чаш.
Он большими глотками выпил черный чай с привкусом каштана, потом заглотил блюдо сладких пирожков, пропитанных медом. Паулус и Маркус, последовавшие за ним с большей степенностью, чинно отведали несколько кусочков тыквенного наполеона, после чего все трое вышли и встали в очередь к понтону.
Баржи вмещали по дюжине путешественников, но, неторопливо взойдя на борт самой последней, они оказались в компании всего лишь двух эльфов-вепрей с одним кабаненком. Петрус досконально следовал указаниям перевозчиков – выдр, бобров и чаек, – которые бдительно следили за всеми передвижениями. С удовлетворением от исполненного долга он уселся на указанное ему место.
