– Ты поставил белый тюльпан под оду для трех алых камелий, – говорил ему Паулус. – Тебе что, трудно хотя бы прочитать?
– Вот если бы их можно было съесть, – вздыхал в ответ Петрус.
Кстати, ему случалось тайком погрызть кое-какие цветы, потому что он обожал не только их запах, но и вкус и знал наперечет все съедобные виды. А теперь оцените, прошу вас, всю меру экстравагантности Петруса: эльфы едят очень мало цветов или листьев и, разумеется, совсем не едят животных. Поскольку первые являются источником жизни, а вторые братьями, подобные трапезы заставили бы их поедать то, чему они обязаны своим существованием, или, еще ужасней, пожирать самих себя. Так что Петрус всегда старательно прятался, прежде чем предаться своему пороку. Клевер, фиалки и настурции возглавляли список его предпочтений, но он не брезговал и шиповником, в изобилии растущим вокруг родительского дома, потому что его мать считала, что нет ничего изысканнее, чем хрупкие венчики над черными колючками. А поскольку Петрус боялся матери больше, чем любой мирской власти на этом свете, он удваивал предосторожности, устраивая набег на заросли. И действительно, его так ни разу и не застукали – неловкий в том, что его нимало не интересовало, когда в нем говорило желание, он становился хитрее и осторожнее индейца-сиу.
На этот раз Петрус поддался очарованию ручейка. Тьма сгущалась, и что-то в нем самом замедляло ход. Одно из хлопьев опустилось ему на лапу, и он с любопытством взглянул на него.
– Никто не знает, на что мы смотрим, – сказала эльфийка-заяц. Звук ее голоса заставил его подскочить.
Он снова бросил взгляд на частицу пепла, столь невесомую и могучую в своей почти нематериальности.
– Это наши мертвецы? – спросил он.
Она протянула ему одежду.
– Это наши мертвецы, – ответила она.
Петрус с сожалением позволил пеплу улететь, принял стопку одежды и облачился в нее в тот самый момент, когда превращался в человека.
– Вы из высших эльфов, – сказал Маркус. – Мы впервые встретили представительницу вашего дома.
Она сделала им знак присесть перед тремя пустыми чашами. Высшая эльфийка, подумал Петрус, вот почему на ее плечах лежит невидимый груз. А вокруг нее аромат тайного мира. Может, это я и ищу.
– Вы ищете не это, – сказала она. – Ваша судьба в другом, но я не могу увидеть ее. В последнее время с туманами происходит нечто небывалое, и мы стали проявлять особенное внимание к любым необычным обстоятельствам. Может, вы и есть один из кусочков странного пазла, который начинает складываться.
У Паулуса и Маркуса сделались лица людей, которых только хорошее воспитание удерживает от обидного замечания, да и сам Петрус, хоть и польщенный, явно испытывал сомнение.
– Пазл? – все же с любопытством спросил он.
– Совет вчера послал новые тревожные оповещения в несколько провинций, где с туманами творится неладное, – сказала она.
– Это касается и Ханасе? – спросил Паулус.
– Как вы могли заметить еще от шлюза, наши туманы пока в полном порядке, – ответила она. По ее лицу пробежала тень. – В день, когда это коснется и их, мы можем попрощаться с нашим миром. – Она грациозно взмахнула правой рукой. – Но это лишь непрошеные ночные мысли.
Они увидели, что чаши наполнились золотистым чаем с мерцанием того же оттенка, что и бронзовые стенки купели.
– Пусть один из вас выберет цветок и прочитает стих.
Маркус насмешливо глянул на Петруса.
– Может, Господин Пазл чувствует настоятельную потребность продемонстрировать результаты своей прилежной учебы? – спросил он.
Как ни странно, Господин Пазл такую потребность чувствовал. Подействовала ли странность ситуации, пустота в желудке или прикосновение хлопьев пепла, но ему казалось, что тщетность школьных лет разбилась о скалы этой минуты и высвободила из отвалившейся корки трепещущий венчик.
– Я хотел бы выбрать ирис, – сказал он.
И ирис появился; он лежал между чаш и был меньше тех, которые вы привыкли видеть в своих садах, с белыми лепестками, усеянными светло-синими пятнышками, фиолетовой сердцевиной и оранжевыми тычинками.
– Ирис Рёана, – сказала она. – В основном они встречаются в провинции Темных Туманов, но их можно найти и здесь. По традиции миров ирисы – посланники, это цветы известия.
– По традиции миров? – уточнил Петрус. – Каких миров?
– Мира эльфов и мира людей, – сказала она. – Я изучала человеческую символику цветов, и она похожа на нашу.
– Вы знакомы с миром людей? – спросил Петрус.
– Нет, – ответила она, – его можно увидеть только из Нандзэна, но в свое время я принадлежала к сообществу садовников Совета. В свободные часы я ходила в библиотеку читать книги, рассказывающие о человеческих существах и их цветах.
– Люди действительно существуют, – упорствовал Маркус, – или это легенда?
– Легенда? – удивилась она.
– Трудно поверить в существование того, что можно представить только мысленно, – сказал Маркус.
– Существование не есть изменяемая данность, – сказала она. – Реальность – это то место, где возникают и смешиваются голод и вера, жизнь и смерть, греза и цветы. Дерево, эльф, музыкальная нота, химера, порождение ночи – все существует, возникая из одной и той же материи и проявляя себя внутри одной и той же вселенной.
Она замолчала, и Петрусу внезапно пришел в голову стих, который он и прочел присутствующим:
Доступ и царство
В сердце старой женщины
Ирис Рёана
Паулус и Маркус с изумлением посмотрели на него, но их хозяйка, прикрыв глаза, на мгновение задумалась.
– Я не могу увидеть все, что стоит за вашим стихом, – сказала она. – Там есть живущие, мертвые и странные дружбы.
– Я увидел… я увидел диковинные картины, – пробормотал Петрус.
Он попытался удержать хоть одну, но они исчезали, как стремительно бегущая вода.
– Там были отголоски другого мира, – взволнованно проговорил он.
Она задумчиво посмотрела на него. После небольшой паузы она сделала ритуальный приглашающий жест, положив на пол руки со сведенными вместе кончиками пальцев и склонив к ним лицо. Они также приветствовали ее, в свою очередь склонив головы и подняв чаши к небу. Потом они выпили. Луна замерцала, бросив сквозь пепел серебряный луч. У чая был привкус глины и мела, отдающий пылью и землей.
– Никогда не пил ничего подобного! – восхитился Паулус.
– Этому чаю тысяча лет, – сказала она.
– Тысяча лет? – потрясенно выдохнул Маркус. – Чему мы обязаны такой честью?
– Перевозчику и Нандзэну, – ответила она.
– Я не знал, что простой перевозчик может попросить Нандзэн подать тысячелетний чай трем неизвестным путешественникам, – сказал Паулус.
