Но его угроза так и осталась незаконченной. Маленькая, пронзительно вопящая обезьянка прыгнула неведомо откуда прямо ему на голову вцепившись в лицо острыми коготками.
– Как раз вовремя, Абу, – с чувством воскликнул Аладдин на радость наблюдающим за происходящим женщинам.
А потом уже побежал.
Пригнувшись, он проскочил мимо Расула и увернулся от стражников, которые неуклюже попытались его сграбастать. К счастью, десяток их не стоил одного Расула. Тот был единственным, кого Аладдин всерьез опасался... и здешние улочки капитан стражи знал почти так же хорошо, как он сам. Аладдин проскользнул в узкую щель между двумя покосившимися ветхими домами, которые привалились друг к другу, как немощные старики. Промчавшись вдоль них, Аладдин оказался в тесном запущенном дворике, посреди которого торчал давно пересохший фонтан. Должно быть, его установили здесь в те далекие времена, когда правители Аграбы еще заботились даже о самых бедных жителях города.
С противоположной стороны во дворик шагнул Расул с ятаганом наголо.
– Даже не думай, что сумеешь удрать обратно к Восточным улицам, Аладдин, •– мрачно сказал он. Он практически улыбнулся, увидев изумление на лице парня. – О да, твой план мне известен. Но ты нарушил закон. И ты должен понести наказание.
– Ты что, правда отрубишь мне руку только за то, что я украл всего... один... кусок... хлеба? – спросил Аладдин. Он пытался выиграть время, медленно отступая боком и стараясь держаться так, чтобы фонтан оставался между ним и Расулом.
– Закон есть закон.
Сделав ложный выпад влево, Аладдин попытался метнуться вправо. Но Расула оказалось не так-то легко провести: его ятаган уже рассек воздух. Аладдин вовремя выгнулся, втянув живот, и увернулся от удара, но все же остаться совсем невредимым ему не удалось: по смуглой коже побежала тоненькая красная струйка. Аладдин зашипел от боли.
Расул стоял, глядя на него.
– Быть может, у тебя получится убедить судью проявить снисхождение. Возможно, он... учтет твои обстоятельства. Но это уже его работа. А моя работа – доставить тебя к нему.
– Правда? А я думал, твоя работа – объедаться пахлавой. Ты совсем растолстел и обленился, старина, – съязвил Аладдин.
Взревев от ярости, Расул со всей силы обрушил на него свой ятаган.
Аладдин сжался в комок и откатился в сторону. От мощного удара клинка по камням мостовой брызнули искры.
Вскочив, Аладдин ловко вскарабкался на ближайшую стену по хлипким скрипучим лесам, которые едва выдерживали его вес, а Расула бы точно не выдержали. Пока стражник с лютой досады сыпал проклятиями, Аладдин припустил во всю прыть, перескакивая с крыши на крышу, петляя, как заяц, и мчась вперед без всякого определенного плана. Сейчас он сосредоточился только на одном: как можно значительнее увеличить расстояние между собой и городским базаром. А там уже можно будет затаиться в каком-нибудь тихом, темном уголке Квартала Уличных Крыс.
Пронзительный визг у самого уха означал, что Абу наконец его догнал. Обезьянка запрыгнула на плечо Аладдина и покрепче вцепилась в его рубашку, пока парень пробирался через город, соблюдая всяческую осторожность – не покидая тени, бесшумно шмыгая в пустые дома с распахнутыми дверями и зияющими окнами.
Наконец, кажется, он нашел место, где можно было остановиться и перевести дух. Это был какой-то захламленный тупик, такой бесполезный и грязный, что его постепенно превратили в трущобную свалку. Городские уборщики никогда сюда не заглядывали, поэтому мусор нарастал грудами, в которых иногда рылись самые нищие из нищих, надеясь отыскать хоть что-нибудь полезное, не замеченное другими. Запах в этом тупике царил далеко не лучший, зато здесь было безопасно.
– Фью! Может, старина Расул с годами движется медленнее, зато он явно становится сообразительнее, – ворчливо признал Аладдин, отряхивая пыль со штанов и рубахи. – Ну а теперь, достопочтенный эфенди Абу, мы с тобой будем пировать.
Он уселся, привалившись спиной к стене, и наконец разломил кусок хлеба, протянув половину Абу, который жадно схватил его с возбужденными визгами.
Но едва Аладдин приготовился впиться в вожделенный кусок зубами, как какой-то невнятный звук в переулке заставил его замереть и насторожиться.
Он ожидал появления стражников.
Он был готов к новой погоне.
Но он оказался совершенно не готов увидеть двух маленьких, оборванных ребятишек – наверное, самых тощих во всей Аграбе. Они вздрогнули, испугавшись шума, который невольно устроили, подбираясь к куче мусора в надежде отыскать в ней хоть что-нибудь съедобное. А потом они заметили Аладдина. Нет, они не вцепились друг в друга, но встали поближе, словно чувствуя себя так более защищенными, и уставились на парня огромными темными глазами. Оба были до того исхудавшие, в таких бесформенных лохмотьях, что только при близком рассмотрении можно было заметить, что один из них – девочка.
– Эй, я вас не обижу. Вы выглядите знакомо. Мы раньше не встречались?
Дети молчали, опасливо пряча за спиной свою жалкую добычу – не то кости, не то дынные корки.
Уличные Крысы должны заботиться друг о друге. Эти слова, сказанные его матерью, вдруг всплыли в памяти Аладдина.
– Идите-ка сюда, – позвал он, медленно поднимаясь на ноги и стараясь не делать никаких резких движений. Он и сам знал, каково это – сжиматься от страха перед кем-то, кто крупнее, здоровее или старше тебя, и кто может причинить тебе боль или отобрать у тебя все, что пожелает. Он вытянул перед собой руки: одну с раскрытой ладонью, в знак мира, а другую – с зажатым в ней ломтем.
Ребятишки не могли отвести глаз от хлеба.
– Берите, – мягко сказал он.
Их не пришлось уговаривать. Девочка оказалась чуть посмелее: протянув худую ручку, она взяла хлеб, стараясь не хватать его слишком жадно. Потом еле слышно пробормотала «спасибо» и тут же разломила кусок пополам – точнее, почти пополам. Ту часть, что побольше, она сунула своему еще более щуплому братишке.
Абу с интересом наблюдал за ними, деловито жуя свою долю.
А Аладдин чувствовал, как от гнева в его горле набухает комок.
Сколько времени прошло с тех пор, как эти двое трущобных заморышей в последний раз наелись досыта или напились вволю хорошей, чистой воды? Он и сам жил точно так же, когда был ребенком. С тех пор ничего не изменилось. Султан так и посиживал в своем золоченом дворце, играя в глупые игрушки, а люди продолжали умирать от голода прямо на городских улицах. И ничто никогда не изменится, до тех пор, пока султан – или кто-нибудь еще – не очнется и не увидит, как страдает народ Аграбы.
Аладдин вздохнул, посадил Абу себе на плечо и медленно побрел домой – с пустым желудком, но тяжелым сердцем, полным гнева и безысходного отчаяния.
…И из-за яблока
Наступил вечер: солнце начало клониться к горизонту, луна приготовилась подняться к зениту. Аладдин очнулся от послеполуденной дремоты, предвкушая наступление долгожданной прохлады. Настроение парня заметно улучшилось: ведь у него было нечто, что помогало ему выживать и оставаться здоровым и крепким все эти годы, проведенные в трущобах. Нечто более важное, чем быстрые, как ветер, ноги, стремительный разум и острый язык, – его бесконечная жизнерадостность. Аладдин всегда считал, что если он будет держать глаза открытыми, а разум – свободным от предрассудков, то для него возможно все.
