— И добавил, что поставляет товары только очень богатым вельможам, но один из них... к примеру, арабский шейх Исмаил, отказался от своего заказа, и теперь он готов уступить вам редкий ковёр за полцены, — закончил я за неё.
— Откуда ты знаешь? — удивилась она. — Ты ясновидящий?
— Увы, нет, моя госпожа. Я лишь странствующий учёный, собиратель мудрости. Если позволишь, я провожу тебя до дома, чтобы никто не обидел в дороге...
Она согласилась. Однако, едва мы вышли из переулка на центральную улицу, обе вдруг поспешно распрощались со мной, извинившись и ещё раз поблагодарив за чудесное спасение, и, не успел я моргнуть глазом, быстро растворились в толпе. Меня кольнуло мимолётное сожаление: она ведь даже не назвала своего имени, моя прекрасная незнакомка...
— Почему тебя так долго не было, дада? — нетерпеливо спросил мальчик. — Я боялся, что ты ушёл насовсем...
Хозяин «Серебряной подковы» был выходцем из Средней Азии — Бухары, Нессы или Хорезма. Я определил это сразу, ещё до того, как увидел его в лицо. И ему, наверное, в отличие от меня, была знакома тоска по давно оставленной родине. А иначе, думается, его корчма выглядела бы совсем по-иному. И даже на корчму она была мало похожа — скорее на маленькую изысканную чайхану, обставленную в восточном стиле. И подавали здесь к обеду не баранину на вертеле с жёсткими ячменными лепёшками, а кебаб, варёную лапшу, дыни и мёд — то, к чему я привык во дворце в Седжабе. Правда, с тех пор как я покинул его, минуло много времени... Горцы устраивали подобные заведения с присущими им суровой простотой и аскетизмом: длинное помещение с каменными сводами, дубовые столы и лавки вдоль стен, массивные столбы посередине, поддерживающие крышу, и нарочно закопчённые балки перекрытия.
Здесь же чёрный цвет отсутствовал напрочь. Пол был выложен изразцовым кирпичом с восточным орнаментом, на стенах висели ковры, привезённые из мастерских, расположенных где-нибудь в окрестностях Джейхона, на изящных полках и в нишах стояли медные кувшины и глиняные иранские вазы. Купол комнаты, составленный из переплетённых раскрашенных балок, имел в середине отверстие для дыма. Под отверстием на полу, в углублении, чадила медная жаровня. Я втянул носом острые пряные запахи и почувствовал, что голоден.
Мальчик-прислужник в длинном полосатом халате и голубой чалме ловко накрыл для нас скатерть и принёс еду. Мой спутник сел, поджав под себя ноги, и с жадностью набросился на угощение. Он вообще, как я заметил, отличался хорошим аппетитом, вызывающим у меня лёгкую зависть: я-то давно потерял способность радоваться изысканным блюдам. А значит, ещё на одну радость в жизни у меня было меньше.
У жаровни в центре комнаты сидел пожилой тучный человек с гладко выбритыми щеками и круглым лицом. Как я успел узнать, это был Абу-Джафар, хозяин приютившего нас заведения. То ли он сразу угадал во мне соотечественника, то ли просто проснулось любопытство при виде новых лиц, но он тут же отослал слугу, подхватил поднос с новой порцией плова (ибо прежнюю мой спутник уничтожил в мгновение ока) и с поклоном присел рядом с нами.
— Да будет Аллах милостив к вам, добрые люди, — сказал он на моём родном языке.
— И тебе да ниспошлёт он многие блага, — ответил я. — Правильно ли я определил, что ты родом из Нессы
[19]?
Хозяин степенно кивнул.
— Я узнал в тебе единоверца, едва ты переступил порог. И ещё мне думается, что ты давно не был в родных местах. Что же выгнало тебя из дома и заставило пуститься в дорогу?
Слово за слово — мы разговорились, и я рассказал ему все. Ну, не совсем все — почтенному Джафару незачем было знать о слепом дервише, чьё проклятие я носил в себе всё это время. Умолчал я также о своей жизни во дворце эмира Абу-Саида — я предстал перед ним обычным паломником (белая ленточка, полученная мною в Мекке, подтвердила мои слова) из тех, кого ветер странствий носит из конца в конец Вселенной. Зато уж мои рассказы о палящем солнце Индии, снегах Тянь-Шаня, тибетских монастырях и Великой Китайской стене он слушал, раскрыв рот и качая бритой головой от изумления. А потом, когда я выложил деньги — задаток за постой, — в возмущении замахал руками.
— И не думай! Ты мой гость, и будь я проклят, если не отведу тебе и твоему спутнику лучшие комнаты. Живите сколько хотите.
Он помолчал и вдруг сказал о том, о чём, наверное, не хотел говорить секунду назад:
— Только, думаю, вряд ли вы задержитесь здесь надолго. Не в добрый час судьба занесла вас в наш город.
— Вот как? — удивился я. — А мне он показался весьма процветающим...
— Наш город живёт мирно и благочинно, — согласился Джафар. — Но до нас давно доходят тревожные вести о вражеских войсках, поработивших уже половину Кавказа. Скоро эта волна докатится и до наших мест. Да что я рассказываю — ты и сам исходил немало дорог...
— Ну, вам, кажется, нечего опасаться. Стены Меранги крепки и высоки.
Он вздохнул и ещё тише пробормотал:
— Стены сильны единством воинов, которые их защищают.
В его словах угадывался какой-то скрытый смысл. Я подумал и осторожно спросил:
— Неужели может найтись нечестивец, который открыл бы ворота монголам?
— Всякое может случиться, — флегматично отозвался он. — Времена нынче неспокойные, а наша правительница, да продлит Аллах её дни, слишком мягкосердечна, чтобы выдрать ростки зла с корнем, без всякой жалости. Ты, верно, слышал, что её сводный брат недавно стал правителем Сенхорана? И в народе поговаривают, что он совсем не прочь заполучить трон Алании.
— И что, у него найдётся достаточное количество сторонников? — с сомнением спросил я.
— Нет. Даже в Сенхоране от вряд ли получит поддержку. Если только...
— Что?
Почтенный Джафар помолчал.
— Если только он не договорится с Хромым Тимуром. А Тимуру вовсе не помешает наместник, послушный его воле.
Он окинул горестным взглядом стены своего заведения и признался:
— Надо бы мне радоваться и возносить молитвы Аллаху за то, что подарил мне безбедность и процветание, но иногда я, забыв о благодарности, думаю: надолго ли это? Не придётся ли уже завтра оставить все нажитое честным трудом и бежать в страхе за свою жизнь?
— Ничто в этом мире не бывает вечным, — произнёс я слова, которые обычно утешали меня, когда это было необходимо. Но в этот раз моя душа почему-то не откликнулась на них...
Ночью мне приснился странный сон.
Видимо, душа моя, освободившись на время от телесных оков, перенеслась в те годы, когда Меранга ещё только строилась. Я оказался на улице, ведшей ко дворцу правительницы. Сейчас улица была полна каменщиков, мостивших дорогу. Отовсюду была слышна разноплеменная речь, скрип грузовых телег и стук молотков. И моя душа переполнялась тревогой.
