– А мне скрывать нечего, – усмехнулся Лестовский, – должен был идти мой коллега, но за неделю до суда попал в больницу с аппендицитом, а я напросился вместо него.
– Зачем?
Журналист вдруг потупился и признался, что давно мечтает о настоящей литературной карьере. В столе у него лежит несколько готовых повестей в рукописи, но их никто не собирается издавать, потому что Лестовский не член Союза писателей. Замкнутый круг – не членов не печатают, а членом не станешь, пока не напечатают.
Сборник своих очерков он с большим трудом пропихнул через Союз журналистов, но писателям этого показалось недостаточно.
Когда появился шанс стать заседателем в громком процессе, Лестовский сделал все, чтобы его использовать. Из такого материала можно будет выжать и статью, и очерк, и повесть, а может, и полноценный роман.
Но даже больше художественных перспектив непризнанного гения вдохновляли слова коллеги, что дело на контроле на самом верху. Лестовский знал, что иногда нужно просто засветиться, показаться на глаза, а потом в своем материале поднажать на руководящую и направляющую роль партии, и все будет хорошо. Недаром коллега страдал и рвался в суд прямо из-под капельницы.
– Вы хотите сказать, что с вами никто не связывался и ни о чем вас не просил?
– Боже мой, конечно, нет! Я бы сразу доложил вам об этом.
– Неужели?
– Без сомнения. Никогда не умел играть роль пятой колонны или троянского коня.
– И вы настаиваете на обвинительном приговоре из внутреннего убеждения, а не потому, что вам дали такое указание?
– Да, я убежден, что он виновен.
– Искренне?
– Абсолютно. По долгу службы мне приходилось общаться с милиционерами и работниками прокуратуры, и все они были честными и порядочными людьми.
– Кто бы вам позволил думать иначе, – усмехнулась Ирина.
– Послушайте, у меня богатое воображение, но даже я не в силах представить, чтобы кто-то подстроил такую масштабную фальсификацию. И ради чего?
Валентин Васильевич промолчал, только закурил новую папиросу. Ирина снова заглянула в тумбочку – вдруг сейчас чашки покажутся ей не такими грязными? Нет, выглядят еще противнее.
– Конечно, – усмехнулся Лестовский, – если вам даны указания во что бы то ни стало оправдать комсомольского вожака, то вы не станете прислушиваться к моим аргументам, нечего и воздух сотрясать.
– Получается, вор у вора дубинку украл! Вы нас подозреваете, мы – вас, – Ирина засмеялась, – давайте уже примем, что никто ни на кого не давит, и сосредоточимся на деле. Хотя нет, вру. Чтобы вы могли мне доверять, признаюсь, что на меня давят, только хотят, чтоб я вынесла обвинительный приговор. А на вас, Валентин Васильевич?
– Да кому я нужен, старый алкаш.
– Правда? А вы не прибедняетесь?
– В смысле?
Лестовский приосанился:
– Разве на работе не знают, насколько вы заслуженный человек?
– Я об этом не кричу на всех углах.
– Но отдел кадров при приеме на работу…
– Тридцать лет тому назад, – фыркнул дед, – знаете, не знаю, как там в ваших редакциях, но у нас на «Скорой» людям есть чем заняться, кроме как хвастаться своим героическим прошлым. Это нехорошо. Мертвые молчат, а мне просто повезло, что не убили.
– Извините. Но все равно вы весь процесс вели себя подозрительно. Шушукались с адвокатом, а потом вдруг взяли и поставили Еремееву точный диагноз. Это уже не рояль, а целый орган из Домского собора в кустах. Откуда такие познания у вас?
– Я когда пришел из армии, то поступил в медицинский, – сказал дед, – а тогда образование было не то что теперь.
– Ну да, ну да…
– Ты таблицу умножения помнишь? – окрысился Валентин Васильевич.
– Естественно.
– А в нас анатомию вбивали похлеще, чем арифметику. Двенадцать пар черепно-мозговых нервов, строение чревного ствола, крыловидно-небная ямка… Разбуди меня ночью, шепни что-нибудь из этого списка, я сначала поседею от ужаса, а потом все тебе расскажу, какой нерв куда идет, с каким сосудом и через какую кость.
– А почему врачом не стали?
– Прямо не знаю, как тебе сказать, чтобы не обидеть. Ты же считаешь, что у нас следователи уголовные дела не фальсифицируют, значит, я совершил преступление. Подрывал и ослаблял. Только в пятьдесят третьем меня почему-то реабилитировали.
– Полностью? А почему не доучились?
Валентин Васильевич покачал головой.
– В тридцать лет сесть жене на шею? Она и так одна сына тянула, пока я в лагере отдыхал. Пораскинул я мозгами, да и решил, что для хирурга я стар, для терапевта я глуп. Слушайте, не обо мне речь! Главное, я тебе объяснил, почему орган из Домского собора в кустах оказался?
Лестовский кивнул, но тут же поморщился и с досадой махнул рукой:
– Все равно не получается! Ладно, пусть следователь беспринципный и амбициозный негодяй и ради карьеры готов погубить невиновного. Но неужели ума не хватило не наезжать на комсомольского работника? Разве мало алкашей валяется по канавам? Бери любого и лепи маньяка. Все поверят, даже сам алкаш. Зачем к элите задираться-то было? А сам Еремеев? Вы говорите, что я проспал суд, а он на следствии чем занимался? Забыл, что у него рука не сгибается? Что пил из фляжки на празднике? Что любимая женщина его фотографировала? Вообще-то у него в камере было много времени, чтобы вспомнить такие важные вещи. Или он настолько галантный кавалер, что готов погибнуть, лишь бы только не испортить даме репутацию? Послушайте, товарищи, я вас понимаю лучше, чем вы думаете. Действие равно противодействию, и когда давят, естественно, хочется сделать наперекор. А тут еще и дополнительный пряник: если вы признаете его невиновным, то одновременно и себя признаете невероятно умными и проницательными людьми не хуже Шерлока Холмса. А тут еще дама сердца разыграла такую сцену… Мне самому чисто по-человечески хочется оправдать Еремеева, только он виновен и снова будет убивать, если мы его отпустим.
Они ничего не знают, вдруг поняла Ирина, а без информации про аварию логику поступков следователя действительно почти невозможно постичь. Дед пока держится на симпатии к боевому прошлому подсудимого и потому, что на собственной шкуре испытал, каково это – быть несправедливо обвиненным, но если Лестовский еще чуть-чуть поднажмет, то склонит его на свою сторону.
Ирина решилась. Еще раз напомнив заседателям про тайну совещательной комнаты, она рассказала всю историю про затонувшую лодку.
– Вот собаки, – вздохнул Валентин Васильевич, когда она закончила.
Лестовский покачал головой:
– И все равно вы меня не убедили.
– Да господи, Владлен Трофимович! Ну нельзя быть таким скептиком!
– А вы не имеете права поддаваться паранойе. Совпадения никто не отменял, так что, если предприятие выпускает брак, это еще не значит, что у них в штате не может состоять ни одного маньяка. Вы еще молоды, Ирина Андреевна…
