– Так и есть. Только мы думали, что его вычислили по листочку из блокнота, а про фляжку вообще никто не знал.
Вторая девушка сказала то же самое. Да, Еремеев налил ей пять грамм коньяка для бодрости, было такое дело, но она и подумать не могла, что этот эпизод имеет хоть малейшее значение.
Женщины узнали себя на снимках, рассказали, когда и кем они были сделаны, а Карнаухова вообще призналась, что у нее дома лежат точно такие же фотографии, которые Лариса передала ей через девочку, посещающую ее курсы, и если надо, она может их принести.
При таких обстоятельствах экспертизу пленок надо назначать, только если гособвинитель настаивает на этом, но Алла промолчала.
Похоже, после того как унизила Ларису Ольхович, она потеряла к процессу всякий интерес.
* * *
С трудом убедив Валентина, что до вынесения приговора их не должны видеть вместе, Вера Ивановна осталась в суде подождать, пока он отойдет подальше.
Украдкой глядя ему вслед через окно, она пыталась думать, что он всего лишь неказистый старый мухомор, но ничего не получалось. Он – настоящий мужик, и возможно, вчерашнее было всего лишь прихотью самца, а не то, что она пожалела старичка.
Вера Ивановна почувствовала, что краснеет, а губы сами по себе разъезжаются в блаженной и немного виноватой улыбке.
Вечером Валентин позвал ее к себе – обсудить процесс, но до этого дело так и не дошло.
Вера Ивановна так до конца и не поняла, как они оказались в постели, но после у нее появилось странное чувство, будто она всю жизнь прожила с этим человеком.
Не влюбленность и даже не любовь, а непонятно что, спокойное и простое.
Такие, наверное, у нее сейчас были бы отношения с мужем, если бы он не погиб.
Незадолго до смерти он сказал ей «любовь не проходит». Она прочитала в какой-то классике, что в семейной жизни люди остывают, теряют интерес друг к другу, и очень расстроилась, потому что классик же написал, да еще таким авторитетным тоном, не поверить нельзя.
А муж просто сказал «любовь не проходит». И так и есть, не прошла за двадцать лет одиночества и сейчас тоже никуда не делась.
Ей не было стыдно, что она думает о муже. Валентин тоже вспоминает ту, кого он любил до нее, и ничего страшного в этом нет.
Они молча лежали, встречая наплывающие сумерки. За окном, раскачиваясь на сильном ветру, горел фонарь, и от его света казалось, что комната качается.
Валентин жил в коммуналке, в огромной комнате, казавшейся еще больше от спартанской меблировки. Диван, письменный стол, узкий шкаф, похожий на гроб, и стеллажи с книгами – вот и все.
Вера Ивановна в своей панельке уже отвыкла от таких просторов и высоченных потолков с пыльной лепниной и чувствовала себя будто в параллельной реальности. Так оно, наверное, и было.
Спохватилась она только в одиннадцатом часу.
Блаженство блаженством, а Таня не поймет, если мамаша не явится ночевать.
Тут она заметила, что, отойдя метров пятьдесят, Валентин остановился, закурил и принялся кормить птиц. Все понятно, ждет, когда она выйдет, чтоб разыграть случайную встречу.
Ну уж нет! И так она вчера нарушила весь кодекс чести советского адвоката, хватит на первый случай.
Она поднялась наверх, посидеть немного в адвокатской комнате. Дверь в кабинет судьи была приоткрыта, Вера Ивановна не удержалась, заглянула. Ирина Андреевна сидела одна, с грустным и расстроенным лицом. Вера Ивановна хотела ретироваться, но судья заметила ее и пригласила войти.
– Чайку?
– С удовольствием.
– Только сушки кончились. Ну и слава богу, они уж старые были.
Вера Ивановна улыбнулась и осторожно села на край стула.
– Что ж, завтра все решится, – сказала судья, наливая в банку воду из графина и включая кипятильник, – выступит профессор из института нейрохирургии, потом ваши с Аллой Павловной речи, последнее слово, и, надеюсь, вас можно будет поздравить с победой.
– Господи, да меня-то за что! – вздохнула Вера Ивановна. – Тут вообще нет никакой моей заслуги. В основном вы и Валентин Васильевич старались, а я сидела, только клювом щелкала. Когда на главное доказательство невиновности указывает прокурор, значит, у подсудимого очень плохой адвокат. Безобразный просто.
Ирина Андреевна покачала головой:
– Дорогая Вера Ивановна, ошибка – шаг наверх, а не ступенька вниз. В этот раз недооценили состояние здоровья подсудимого, значит, в следующий будете внимательнее. Главное, что вы боролись, а не просто отбывали номер. А без ошибок кто живет? Даже мы с вами сейчас немножко ошибаемся, что вместе пьем чай.
Вера Ивановна промолчала, чувствуя себя настоящей самозванкой. Если Еремеева оправдают, а все к тому идет, то у нее начнется взлет карьеры. Люди к ней пойдут, не зная, насколько ничтожна была ее роль в том громком процессе.
Она сидела для мебели, пальцем не шевельнула, а вот Алексей Ильич действительно ей помог. Точнее, его таинственный друг Саня. Не успела она позвонить этому, судя по голосу, молодому человеку, как на следующий же день Таня принесла из института превосходную характеристику, которую ей вручили чуть ли не с поклоном. И дальше процесс пошел семимильными шагами, дочка носится счастливая, собирает документы, и Вера Ивановна радуется вместе с нею.
Теперь ее могильным холодом обдавало от мысли, что могла бы не позвонить, засидеть дочкино счастье, а вместо этого навязывать ей свое. Но это такое дело, как глаз. Когда твой, настоящий, то все хорошо, а если лишишься его, то искусственный вроде бы с виду точно такой же, а все равно протез.
С этой неуклюжей аналогии мысли переползли на Еремеева. Теперь становится понятным, зачем он не попросил Саню похлопотать о самом себе и почему не напирал на свое физическое увечье.
Любой другой орал бы о недействующей руке при каждой удобной возможности, равно как и про фляжку, которую видели при нем на празднике знаний все сотрудники НПО, имеющие детей-первоклассников.
А бедный Алексей Ильич молчал из-за братьев. Тут его подвесили на очень крепкий крючок. «Будешь рыпаться, братишки окажутся на зоне еще впереди тебя». Нет ничего проще, чем закрыть парнишку за кражу какого-нибудь велосипеда, ну а дальше понятно, что с ним происходит. Колония для несовершеннолетних – это настоящая кузница криминальных кадров. А захочешь вернуться к честной жизни – не факт, что получится. В институт не примут, о военном училище не мечтай, хорошая работа тоже не светит. Единственная стезя, где для тебя не закрыты карьерные возможности, – воровской мир.
Родители рано умерли, старший брат на нарах, у тетки наверняка есть свои дети, поднадоело уже чужих воспитывать. Никто не защитит.
Странно, что, имея такой мощный рычаг давления, следователь не выбил из Еремеева признание. Хотя нет, не странно. Нельзя отнимать у человека последнюю надежду, загнанный в угол, он бьется отчаянно и до конца. Или нет?
