– И далее по тексту, – вздохнул председатель, забирая у нее из рук газету, – что делать будем, Ирина Андреевна?
– Это пусть редакция думает, что она будет делать после того, как выпустила такой материал. Как бы то ни было, они не имеют права называть Еремеева преступником иначе как по приговору суда.
– Вы вообще понимаете, что про вас вышла статья в советской печати! – начавший было успокаиваться, Павел Михайлович снова разъярился. – И статья эта отнюдь не хвалебная! В моем суде занимаются крючкотворством, вот за что придется отвечать, а что они назвали Еремеева преступником, то этого никто даже не заметит.
– А кто автор?
– Сергеев какой-то.
– Не знаю такого, но думаю, что статья вышла с подачи Лестовского, и он мне за это ответит.
– Вы лучше о себе позаботьтесь, Ирина Андреевна. Послушайте, когда я брал вас на работу, то думал, что приобретаю отличного специалиста, а теперь вижу, что вы затягиваете процесс, придираетесь действительно ко всякой ерунде…
«Видите или в газете прочитали?» – Ирине очень хотелось нахамить, но она сдержалась.
– Что непонятно вам в этом деле? В один день можно было все закончить, а вы развели бодягу на ровном месте. Ясно же, у парня после Афгана крыша поехала, вот и начал убивать. Зачем вы окулиста еще вызвали? А гаишников дернули с какой целью? Вам кто-то сказал, что эти преступления не могли быть совершены без помощи транспортного средства? Похоже, Ирина Андреевна, я сильно в вас ошибся, когда составлял впечатление по громкому процессу Мостового. Тогда вы показались мне решительной и самостоятельной судьей, но сейчас я вижу, что вы и в тот раз проявили мягкотелость и бессилие, вам просто повезло, что он оказался невиновен.
«Да уж, такое бессилие, что дальше ехать некуда», – фыркнула про себя Ирина и выпрямилась.
– Павел Михайлович, если я откажусь от крючкотворства, как советует автор статьи, которого будем считать анонимом, то ступлю на территорию самоуправства, – процедила она, – приговор должен быть подкреплен доказательствами, чтобы у вышестоящих инстанций не было оснований отменить его. С этим вы, надеюсь, согласны? Думаете, Верховный суд утвердит приговор, в котором мое внутреннее убеждение зародилось из воздуха? Тоже, между прочим, будет повод для статьи в газете. Дальше, если вы снимете меня с дела, то придется все начинать заново, и процесс затянется еще сильнее.
– Это единственное, что меня останавливает.
– Сегодня все решу.
Председатель хмуро посмотрел на нее:
– До выходных, – буркнул он.
– Хорошо, до выходных.
С ненавистью взглянув на холеную и раскормленную физиономию Лестовского, Ирина отодвинулась от него подальше, почти прижавшись к ноге Сухофрукта.
«Ладно, после приговора ты у меня узнаешь, как пасквили писать, – подумала она, надеясь, что Владлен Трофимович прочел все, что надо, в ее презрительной улыбке, – может, до суда не дойдет, но в твоих журналистских кругах я тебе жизнь подпорчу, не сомневайся».
Она храбрилась, чтобы скрыть от себя самой леденящий страх – если в ход пошла такая тяжелая артиллерия, как советская печать, то ставки очень высоки, и голова какой-то там судьи ничего не значит.
Проще всего решить, что она ничего не решает, вынести обвинительный приговор и передать дело в вышестоящие инстанции. Пусть там рассматривают настоящие судьи, а не такие бессильные дуры, как она. Ее совесть чиста, а для Еремеева продолжается лотерея. К какому судье попадет, в каком тот будет настроении, захочет ли вникать…
Явка свидетелей оказалась серединка на половинку. Сосед-даун в первых рядах подскакивал от нетерпения, а его опекунша сидела со слегка недовольной миной и толстеньким томиком под мышкой. Ирина подсмотрела: «Черный консул», макулатурное издание. Она тоже выкупила эту книжку и начинала читать, но показалось скучноватым.
Справку из ГАИ, что у Еремеева нет водительских прав и транспортных средств, тоже принесли, зато комсорг не явился, как и парнишка, подвергшийся нападению одноглазого человека.
Отсутствие Ижевского тоже нисколько ее не удивило.
Можно ли судить без их показаний? Вот «Ленинградская правда» считает, что можно. Судье достаточно внимательно посмотреть в глаза подсудимого, в данном случае в единственный глаз, чтобы понять, что он виновен. А всякие там свидетели и улики – это крючкотворство, пережитки прошлого, которые должны кануть в Лету вместе с проклятым царизмом.
– Так, – сказала Ирина, – у нас ведь на советскую милицию возложены обязанности доставки участников процесса в суд? Давайте распорядимся, пусть нам приведут забывчивых свидетелей. Время есть. Мы никуда не торопимся.
Во время процессов Ирина старалась не смотреть в зал, дистанцироваться от публики, чтобы жалость или другие человеческие эмоции не помешали ей принять правильное решение, но сегодня уловила тяжелые волны ненависти и сдерживаемой агрессии. Они чувствовались сильнее даже, чем в первый день. Там было отчаяние, горе, а сегодня, благодаря статье – злоба на судью, которая не дает людям справедливого возмездия.
Ирина поежилась. Действительно, пора решать, а то сегодня она ближе к самосуду, чем в первый день процесса.
Первой она решила вызвать опекуншу соседа, чтобы не заставлять инвалида ждать и находиться в незнакомой обстановке дольше, чем нужно. Самого его вызывать на свидетельское место было рискованно, ведь любые показания умственно неполноценного человека можно подвергнуть сомнению. Официальное заслушивание человека с синдромом Дауна открывает простор для того самого крючкотворства, которое так рьяно порицал автор статьи. «Тоже еще, акробат пера, – фыркнула Ирина, – виртуоз фарса, шакал ротационных машин… Все-таки отличная книга, надо перечитать».
Опекунша оказалась худощавой и изможденной теткой средних лет, одетой в расклешенную юбку из шотландки и вязаную кофту с пояском, и с невразумительной прической. Так в Советском Союзе может выглядеть и уборщица, и научный работник – пока мужики думают, женщины уже сделали шаг к бесклассовому обществу.
Опекунша рассказала, что Витя является ее двоюродным братом и единственным оставшимся в живых родственником, любимым, конечно же, но не до такой степени, чтобы поселить его у себя в доме. У нее муж и двое детей в маленькой двухкомнатной квартире, Вите там места нет. Впрочем, брат и сам не хотел расставаться со свободой и с родовым гнездом. Он тут привык, и до работы рукой подать.
Женщина думала, что придется разрываться между работой, своей семьей и братом, но неожиданно нашла поддержку в Алексее, которого вселили после смерти Витиной матери.
«Вся семейка придурочная, не только Витя один, – элегически подумала Ирина, – не догадались кого-то к инвалиду прописать, тогда вся квартира бы им осталась. Хотя в жилконторах тоже не дураки сидят, мимо них мышь не проскочит. А может, мама собиралась вечно жить».
Новый сосед стал приглядывать за Витей, чтобы тот был жив-здоров, сыт и не прогуливал работу. Опекунше оставалось приехать раз в неделю, сделать постирушку и приготовить обед, но и тут сосед здорово облегчил ей задачу. Свое белье он относил в прачечную, а заодно прихватывал и Витины простынки.
