Не дожидаясь перерыва, она встала и, пригибаясь и стараясь производить как можно меньше шума, помчалась домой. Только бы успеть!
* * *
Вера Ивановна чувствовала себя немного неловко, как всякий человек, который не понимает, что он делает и зачем.
Войдя в конвойное помещение, она замялась. Подзащитный ее сидел мрачный и насупленный.
Она села напротив.
– Сегодня все закончится? – глухо спросил Еремеев.
– Почему вы так решили?
– Ну раз пошли такие бесполезные свидетели, то смысл тянуть?
– Мы ждем еще справку из ГАИ, потом вашего комсорга…
– Он не придет.
– Но…
– Не придет. Что мне сказать в последнем слове?
– Что хотите. Это ваше право.
– Если я просто заявлю, что ни в чем не виноват, – это прозвучит жалко, верно?
– Нет. Алексей Ильич, ответьте мне вот на какой вопрос… – Вера Ивановна запнулась.
– Да, пожалуйста.
– Где документы?
– В смысле?
– Документы, которые могут оказаться полезны другому подсудимому, – шепнула Вера Ивановна, чувствуя себя полной дурой.
Еремеев сильно потер лоб ладонью:
– Ах, вон что! Все-таки не обошлось… Много погибло?
– Я ничего не знаю. Просто передаю вопрос судьи, не понимая его смысла.
Еремеев нахмурился:
– Документы у соседа моего. Он мужчина приветливый, так что приходите, забирайте, но если хотите действительно помочь человеку, то сделайте это максимально официально, не то сами не заметите, как бумаги исчезнут.
– Адрес соседа?
Еремеев фыркнул и взглянул на нее с жалостью:
– Тот же, что и у меня.
– А номер квартиры?
– Тот же, – терпеливо повторил он.
Вера Ивановна изумилась. Нигде в деле не было указано, что Еремеев живет в коммуналке.
– Когда меня забирали, Витька лежал в стационаре, – сказал Алексей Ильич, – вероятно, у следователей поэтому создалось впечатление, что я живу один.
– Нет, Алексей Ильич, это невероятно. Они обязаны были выяснить ваши жилищные условия и допросить соседа.
Еремеев засмеялся:
– Витя – отличный парень, но, к сожалению, даун, так что его допрашивать – это все равно что решетом воду носить. У него, бедняги, память, как у рыбы.
Вера Ивановна села поудобнее. Нет, приговор точно вынесут не сегодня.
Еремеев не был коренным ленинградцем, поэтому, устроившись на работу в НПО, сначала жил в общежитии, но вскоре получил комнату в малонаселенной коммуналке, каковую жилплощадь посчитал для себя, холостого мужчины, вполне достаточной. Комната оказалась большая, почти в самом центре города, а сосед – одинокий человек с синдромом Дауна, но достаточно компенсированный для того, чтобы жить самостоятельно. Витя даже трудился лифтером в ближайшей психбольнице, в которую периодически укладывался практически без отрыва от производства, чтобы, по выражению Еремеева, «подтянуть разболтавшиеся гаечки в мозгах».
Мужчины сосуществовали довольно мирно, оказывали друг другу разные мелкие услуги, поэтому накануне госпитализации Вити Еремеев попросил его спрятать в своем старинном буфете кое-какие важные бумаги, решив, что там они будут в большей безопасности.
Информация повергла Веру Ивановну в шок. При таком грамотном, можно сказать, филигранно проведенном следствии вдруг грубейший ляп. Как это – не допросить соседа, даже если он дурак дураком и не помнит, что было полчаса назад? Все равно необходимо отразить это в протоколе и подкрепить заключением психиатра. У Вити есть родственница, которая его официально опекает, значит, надо допросить и ее. Она живет отдельно, но практически ведет Витино хозяйство, так что ее показания могут оказаться чрезвычайно ценными, в первую очередь для обвинения. Вдруг видела одежду Алексея Ильича измазанной в крови и земле? Или обувь в какие-то дни была необычайно грязной? Да все что угодно, ведь люди если где и расслабляются, то в первую очередь дома.
Нет, женщину обязательно должны были допросить, а по-хорошему и не один раз. Почему игнорировали? Это непременно надо выяснить.
Ирина объявила перерыв до послезавтра. Пусть Витя с опекуншей соберутся, а там и комсорг подтянется. Пусть, глядя в глаза суду и своему товарищу, громко скажет, что Еремеев был козел. Пусть, пусть, не одной же ей мараться в этом деле.
И приметливый юноша тоже должен дать показания, во всеуслышание объявить, что Еремеев был без протеза. Как раз ему сутки подготовиться, маму с собой взять или другого законного представителя.
С большим трудом выставив из кабинета возмущенного проволочками Лестовского, дерзко заявившего, что этот суд достоин пера Диккенса, Ирина решила уйти домой пораньше. Веселая Аллочка увязалась ее провожать и всю дорогу щебетала, какой очаровательный промах совершил Глеб Ижевский и как она доложит об этом кому надо.
– Ты же вроде помирилась со своей подружкой?
– Ой, Ирочка, все равно прежнюю близость не вернешь!
– Да почему?
Алла пожала плечами:
– Настя с ним какая-то замороженная стала. Когда мы помирились по телефону, я на следующий же день бросила ребенка на Левку, а сама купила тортик и полетела к ним в гости. И что ты думаешь, ренессанс? Ни фига подобного! Вроде бы они меня вежливо приняли, и Глеб развлекал своими фирменными историями, которые я уже слышала пятьсот раз, но Настя сидела как на иголках. Знаешь, я прямо чувствовала, что ей страшно. Будто я что-то такое сделаю или ляпну, от чего Глеб на нее обидится. Ну я и ушла.
– Понимаю тебя, – вздохнула Ирина.
– Конечно, сомнений в том, что это наш подсудимый парней замочил, нет и быть не может, но мне прямо хочется, чтобы ты его оправдала!
– Почему?
– А Глебушке тогда вставят кол от земли до неба! – злорадно воскликнула Алла. – Размажут тонким слоем, как масло на хлеб в голодные годы.
– Не говори так. Масла не нюхали тогда.
– Прости.
– Алла, а у тебя правда нет сомнений?
– Нет.
– Вот ни на столечко? – Ирина показала кончик ногтя.
Алла засмеялась:
– Господи, ну конечно же нет! Понимаю твои колебания, потому что решение выносить тебе, но реально, Ир! Если бы мы наказывали только тех, кого застали с поличным, представь, сколько убийц бы сейчас гуляло на свободе! Мы бы тут жили, как в каком-нибудь Чикаго.
– А ты вечером в спальном районе каком-нибудь прогуляйся. Чем не Чикаго?
– Там взрослые дядьки, а у нас малолетки.
– Тоже верно. И все-таки, неужели ты ни разу не засомневалась, а вдруг убивал кто-то.
