– Да ну тебя, Ирка! – засмеялась Аллочка, заправляя локон под каракулевую же, в тон шубки, шапочку. Этот комплект генеральской жены старил ее, прибивал обаяние, и Ирина решила при случае ненавязчиво об этом упомянуть.
Толкнув тяжелую дубовую дверь, она вышла на улицу. Аллочка оказалась рядом и бесцеремонно взяла ее под руку.
– Смотри, какая погода прекрасная, почти весна! Никто не посмеет нас осудить, если мы вместе пройдемся до метро. Тебе ж на метро?
«Надо было с Лестовским ехать, – Ирина мрачно взглянула на руку в черной лайковой перчатке, лежащую у нее на рукаве, – если спросит насчет моего развода, я ее в Фонтанку сброшу».
– Слушай, Ижевский дал, конечно! – весело сказала Ирина, чтобы увести разговор от личных достижений. – Такое дело раскрутил.
– Все равно обсос он последний, тварь конченая! Я хоть и обвинитель, но честно тебе скажу – мечтаю, чтобы этого Еремеева оправдали, лишь бы только Глебушка обосрался.
– Может, тебе отвод взять с таким-то настроением? – Ирина старательно засмеялась, показывая, что это шутка.
– Что ты! Я – сама объективность! Так-то дело крепкое, не подкопаешься, даже докладную не написать о некачественно проведенном следствии. Бесит вообще! А самое противное, что у него после этого процесса карьера попрет со страшной силой. Может, и в Москву пригласят перспективного кадра.
– Необязательно. У нас же не существует такого явления, как маньяки. Поймали отдельного спорадического выродка, и все. Больше такого никогда не будет.
– Ага. А в следующий раз: ой, что это? Никогда с таким раньше не сталкивались!
Алла поскользнулась, Ирине пришлось поддержать ее, чтобы не упала.
– И не только поэтому, – вздохнула Ирина, – на этом деле он показал себя слишком честным, смелым и принципиальным для успешного карьериста.
– Глебушка честный? Ой, я тебя умоляю! Земля еще не рожала более лживого слизняка.
– Аллочка, ты пристрастна! Ну обзывал человек твоего мужа Фисгармонией…
– Что?
– Ты не знаешь? Ижевский был убежден, что у него великолепное чувство юмора и острый приметливый глаз, и поэтому он обладает талантом давать людям прозвища. Так, знаешь, чтобы раз! – и припечатал. И все сразу забыли, как человека по-настоящему зовут. Твой муж любил классическую музыку и часто ходил в Филармонию, ну вот Глебушка и начал внедрять. Фисгармония то, Фисгармония се… «Как, ты не знаешь? Это же Левкина кликуха!»
– Фу…
– До того доходило, что если кто-то говорил, например: «Надо спросить у Левы Шмидта», – Глеб тут же подскакивал и уточнял: «Это у Фисгармонии?» Как будто когда говоришь «Лева Шмидт», то непонятно, что речь идет о Леве Шмидте.
– И что, прижилось?
– Что ты, нет, конечно!
– А других он так обзывал?
– Пытался. Парней он вообще не трогал, твой муж оказался счастливым исключением, потому что был миролюбив, а другие ребята и навалять могли. Но девчонкам доставалось.
– И тебе?
Ирина поморщилась:
– Да я уж не помню…
– Ну скажи, скажи!
– Ладно. Медуза.
– Слушай, так это комплимент!
– В смысле?
– Так для судьи взгляд, обращающий в камень – просто бесценное достоинство.
– Он имел в виду другую медузу. Я на физре бегала быстрее него, и он очень страдал, что, когда я бегу впереди, ему приходится смотреть на мою трясущуюся жопу.
– Ну так бросил бы курить и обогнал тебя.
– Не судьба. Сначала он хотел вообще студнем обозвать, но потом проявил смекалку. К счастью, никто не подхватил.
– Правильно, у нас все-таки универ был, а не колония, чтобы всем погоняла раздавать. Да и жопа у тебя что надо.
– Спасибо, – улыбнулась Ирина, – только если не прозвище, что ты на него тогда взъелась?
– Он рассорил меня с единственной подругой.
Ирина сочувственно вздохнула.
Они перешли Литейный и двинулись по улице Салтыкова-Щедрина, которую Ирина очень любила. Миновали голубоватый домик со строгими белыми колоннами по углам, стоящий чуть отступя от тротуара. Когда-то это была лютеранская церковь, а теперь кинотеатр повторного фильма «Спартак». На решетке перед сквером висит афиша, написанная тушью, от руки, как в сельском клубе. Верхний правый уголок свисает вниз, закрывает название фильма, что идет сегодня. А завтра покажут «Как украсть миллион».
Сходить, что ли? Попросить маму раз в жизни вспомнить о том, что она бабушка, и забрать ребенка из сада, а самой пойти в кино? Ну и что, что одной? Многие люди ходят в кино одни и не умирают от этого. Кирилл к ней, похоже, не вернется, так что ж теперь, совсем не жить? А можно позвать адвокатессу. Кажется, она очень даже неплохая тетка и, скорее всего, одинокая. Изнуренные семейной жизнью дамы тоже выглядят ужасно, но как-то иначе ужасно, чем одиночки, потерявшие надежду на счастье.
– Ира, але, ты куда пропала? – вдруг воскликнула Алла.
– Да-да, дорогая, слушаю тебя.
Пока дошли до Чернышевской, Алла рассказала грустную и неприглядную историю.
После школы пути ребят расходятся, дружба часто остывает, а порой и гаснет совсем, но Алла и Настя Старцева остались близкими подругами, несмотря на то, что Алла поступила на юрфак, а Настя – в медицинский. Только будущий врач не сильно радовалась своему успеху, потому что мечтала не об образовании, а о великой любви и счастливом замужестве, а между тем с ухажерами у нее складывалось плоховато. Бывают такие девушки: интересные, даже красивые, умные, эрудированные, воспитанные и хорошие, а парни смотрят на них как на пустое место.
Все девочки уже повыскакивали замуж, многие обзавелись детьми, а Настя оставалась одинока и очень от этого страдала.
«Знакомо», – горько усмехнулась Ирина и стала слушать дальше.
Алла знакомила Настю со всеми известными ей холостыми мужиками, исключая Глебушку, которого не считала достойной парой ни для одной живущей ныне женщины, но вмешалась судьба. После института Настю распределили в Бюро судебно-медицинской экспертизы, где они с Ижевским и столкнулись.
Начались отношения, немного странные, как и сам Глебушка. Настя была так счастлива, что наконец не одна, что уже не смотрела, с кем именно она не одинока. Просто выполняла программу счастливой влюбленной женщины, в которой, как известно, первым пунктом идет восхищение своим мужиком, а вторым – угождение ему же и демонстрация великих способностей домашней хозяйки. Настя была нежной, мягкой и ласковой и усердно прокладывала путь к сердцу любимого через его желудок.
Но верна пословица: «посади свинью за стол, она и ноги на стол». Вместо того чтобы радоваться, что ему в кои-то веки досталась нормальная адекватная и заботливая баба, Глебушка стал надувать губки. Как Настя ни старалась, все равно была для него недостаточно хороша. То ей следовало срочно похудеть, то отрастить волосы, то не носить свой лучший плащ, потому что она в нем выглядит как баба на чайник, то готовит она отвратительно. Настя сидела на диете, продала плащ, не стриглась и побуквенно изучала книгу «О вкусной и здоровой пище». Она твердо была убеждена, что Ижевский – ее последний шанс, и готова была на все, лишь бы не остаться одинокой.
