Ирина с яростью помешала картошку на сковородке. Вывозили его! Нет, только подумайте, его вывозили! Он кто такой, чтобы его вывозить? Партийный руководитель? Заслуженный деятель искусств? Ничего подобного, простой кузнец и жалкий подпольный музыкантишка с хроническим филологическим образованием, которое не в силах ни прервать, ни закончить. И вот его вывозили! Ну правильно, все как она думала: солнце, снег, быстрые веселые девушки, а вечером песни под гитару у костра, куда ж без них.
Проникновенные стихи, томные взгляды… И не так уж и важно, станет ли Кирилл ей изменять. Просто он оказался там, где и должен быть: в мире свободы, приключений и романтики. А у нее мир другой: скучная вселенная долга и ответственности, полная трудовой дисциплины, полезных супов и детских колготок.
Даже если она сейчас оставит ребенка маме и сядет в первый самолет на Мурманск, ничего не изменится. На горных лыжах она доедет до первого сугроба, ложное глубокомыслие бардовской песни уже не в силах ее тронуть, и во влажных глазах юношей она видит только похоть и пустоту.
Кирилл оправдывался, мол, думал, что на лыжной базе найдется междугородний телефон, и вообще все так внезапно получилось…
Ирина заставила себя беззаботно рассмеяться, а сама подумала, что самые важные вещи всегда случаются внезапно.
Зачем только она сказала Кириллу, чтобы он не старался звонить ей каждый вечер во что бы то ни стало? Есть телефон под рукой – прекрасно, а нет – можно и пропустить.
Какой черт ее дернул за язык?
Ирина вздохнула. Вот сейчас бы позвонил, она бы хоть спросила, когда он солит картошку, сразу или в конце…
Тяжела судьба великодушных женщин, которые прощают даже то, что не хочется прощать. Они от этого грустны и несчастны, и мужчины уходят от них, несмотря на то, что живут как хотят.
И находят себе склочных и эгоистичных баб, у которых ходят по струнке и чувствуют себя в домашнем концлагере как в раю.
Почему так? Склочная баба заставляет мужика помогать себе быть счастливой. Вот не хочет она ежевечерних терзаний «позвонит – не позвонит»! Не надо ей этих изматывающих метаний от надежды к отчаянию и обратно. Поэтому: «Дорогой, или контрольный звонок в 21.00, или прощай навсегда». И ей не приходится тратить энергию на бесплодные волнения и самоуговоры, что вот это унижение – это еще не совсем унижение, а всего лишь небольшая, но оправданная уступка. Нет, эгоистичная женщина живет, как сама считает нужным, и потому счастлива, бодра и весела, а вместе с нею счастлив и ее мужчина.
– А Кирилл не так делал! – заявил Егорка.
– А как?
– Он сковородку брал, и так раз-раз! – сын махнул рукой, будто подбрасывает мячик.
– Слушай, точно! – воскликнула Ирина и взялась за ручку сковородки. Нет, повторить изящное движение Кирилла ей не удастся, слишком тяжелая чугунина.
– Тоже не можешь поднять?
Она засмеялась и покачала головой.
– А меня Кирилл научил! Он обещал мне учебную сковородку сделать.
– В смысле?
– Ну как скрипка у меня четвертушка, такую же сковородку.
– А, маленькую!
Ирина обняла сына. Зря, наверное, они с Кириллом сказали Егору, что собираются жениться.
Выключив газ, она подошла к телефону, стоящему на тумбочке возле входной двери, и подняла трубку. В ухе раздалось длинное мерное гудение – все работает.
– Что ж ты молчишь, зараза такая? – шепотом спросила она у вредного аппарата.
Уложив ребенка спать, она пыталась отвлечься чтением, но от волнения не улавливала за словами смысла.
Работа тоже не помогала, потому что по какой-то странной иронии судьбы дело Еремеева оказалось почти полной копией процесса Кирилла. Оба они красивые, фактурные мужики, оба служили в опасных условиях, у обоих есть государственные награды. Против обоих улики в основном косвенные, но в деле Еремеева все-таки их побольше и они убедительнее.
Да и вообще бомба два раза в одну воронку не падает. Невозможно, немыслимо, чтобы одной и той же судье с интервалом в год попали два несправедливо обвиненных человека.
Виноват Еремеев…
Ирина тяжело вздохнула и, кутаясь в платок, отправилась на кухню попить чайку, а заодно поразмыслить об итогах распорядительного заседания, которое сегодня провела.
К сожалению, в состав суда вошли люди крайне неприятные.
Первым сюрпризом оказалось назначение государственным обвинителем Аллы Павловны Шмидт, дамы, которую Ирина не то чтобы ненавидела, но считала причиной своей неудавшейся женской судьбы. Ай, да что там самой себя стесняться! Конечно, ненавидела она ее! Стоило только мимоходом о ней услышать, как сразу портилось настроение, а теперь придется лицезреть ее довольную холеную рожу днями напролет…
В университете Ирине очень нравился однокурсник Лева Шмидт, похожий на Олега Янковского. Нельзя сказать, что она влюбилась до умопомрачения, но с воодушевлением прикидывала, какая хорошая пара из них могла бы получиться.
И на третьем курсе искра проскочила между ними, любовь почти началась. Они почти взялись за руки, почти поцеловались, почти пошли на первое свидание, но тут как из-под земли выскочила первокурсница Аллочка Свистунова, и через два месяца Лева Шмидт на ней женился.
Тогда это оказалось для Ирины всего лишь легким щелчком по самолюбию, но через много лет, раздавленная разводом, она вдруг вспомнила о своем несостоявшемся романе.
После выпуска они с Левой не общались, но стороной до Ирины доходили слухи, как прекрасно он устроился юрисконсультом во Внешторг и как счастливо живет с красавицей-женой и умницей-дочкой.
Однокурсники то были у него на новоселье в просторной трехкомнатной квартире, то Лева катал их на своей «Волге», то годовщину выпуска отмечали у него на даче в Капралове.
Ирина уверяла себя, что не завидует, но как иначе назвать глухую и горькую досаду, что это она могла бы быть счастлива с Левой, если бы Аллочка не встряла?
Самое смешное, что быть беспристрастной к Алле она не в силах, а отвод заявить нельзя. Придется терпеть. Не признаваться же под протокол, что завидуешь!
После заседания Алла бросилась к ней с поцелуями: «Ах, Ирочка! Как я рада тебя видеть!»
Ирина остановила ее с холодной улыбкой: «Я тоже очень рада видеть вас, Алла Павловна, но давайте сначала вынесем приговор, а потом вспомним старую дружбу».
Хоть так поставить на место эту холеную дуру!
Ирина еще не продумала, как поведет процесс, но одно знала совершенно точно – перед началом заседания она сделает маникюр и укладку в салоне красоты.
Народные заседатели в этот раз тоже не порадовали.
Один – водитель «Скорой помощи», тощий морщинистый дядька без возраста, такому можно дать и сорок, и восемьдесят, и все равно ошибиться. Про себя Ирина обозначила его «сухофрукт». Наверное, по случаю суда он надел лучшие вещи из своего гардероба: древние брюки с необычайно острыми стрелками, клетчатую рубашку и пуловер с норвежским рисунком, в точности такой, как носил отец, когда Ирина была маленькая.
