Рядом с ним шел Сигмар, весь в черном, в простой, но хорошо сидящей, сшитой из дорогой ткани одежде. Хильдигуннюр сказала Хельге, что одеться придется как подобает случаю, а не как на весенних или зимних праздниках. «Что ж, особо радоваться нечему, это уж точно».
Она заметила Эйнара и придвинулась к нему.
– Старик хорошо смотрится, – шепнула она, но Эйнар лишь что-то пробурчал в ответ.
– Ты сегодня как разбуженный медведь! Что случилось? – спросила она, но Эйнар промолчал. Она осторожно коснулась его руки, но он отошел в сторону, и она ощутила, что контакт исчез.
«И ты тоже… Только не это».
Ей неожиданно показалось, что Эйнар был последним человеком, с которым она могла поговорить, и теперь он тоже отстранялся от нее.
Ее взгляд затуманили слезы.
– Поговори со мной, – прошептала она. – Пожалуйста.
Эйнар сглотнул, но ничего не сказал.
Она готова была закричать на него, на весь мир, но вереница мужчин приблизилась к большому камню, и настало время тишины.
Когда двое в черном подошли к камню, Уннтор разжал браслет и отдал его Сигмару. Украшение было массивное, тройного плетения. Взяв его, швед встретился взглядом с огромным норвежцем, и они кивнули друг другу, а потом Уннтор отошел назад и встал в один ряд с мужчинами.
Сигмар повернулся к камню, и Хельге показалось, что мир затаил дыхание. Лишь далеко на западе небо еще освещалось последними лучами солнца, но Яки зажег высокие факелы, рождавшие жар, тепло и тени. Темнота подкралась к ним с востока и уже протянула над домом свою медвежью лапу.
Браслет Уннтора блеснул в свете пламени, когда швед вознес его к небу.
– Клянусь честью Речного хутора! – провозгласил он.
Он медленно опускал браслет; серебро искрилось в свете факелов, танцующая змейка в руке Сигмара неумолимо приближалась к цели. Мерцала черная поверхность чаши – омут тьмы глубже и страшнее ночного неба.
«Врата бездны». В воображении Хельги сталкивались образы: когти разбивают ровную черноту, жилистые лапы поднимаются, норовя прорваться в их мир, челюсти распахиваются в неслышном вопле, что-то прорастает…
Видения разлетелись на осколки, как только браслет коснулся темноты. В свете, отразившемся от медленно тонувшего серебра, были видны вспышки красного, круги, расходившиеся от нанесенной погружением раны. Сигмар действовал уверенно. Браслет уходил все глубже – вот он скрылся наполовину, вот на две трети, – и пальцы шведа неумолимо приближались к наполнявшей чашу крови.
Хельга не удержалась и поморщилась, когда рука Сигмара, сжимавшая конец тройной спирали, погрузилась в кровь; она выдохнула, лишь когда погружение прекратилось.
– Клянусь Мидгардом! – прогремел голос Сигмара.
– МИДГАРД! – разорвали надвигавшуюся ночь голоса мужчин.
– Я прошу совета у богов Асгарда!
Шепот листьев над головами предупредил их за мгновение до того, как из ниоткуда налетел ветер, трепавший одежду и ерошивший волосы, – и снова исчез. Все, кого видела Хельга, смотрели во все глаза и обменивались взглядами.
Боги слышат.
Сигмар глубоко вдохнул и крикнул в небеса так громко, как только мог:
– Скажи нам, Один! Видел ли ты, как Вёлунд, сын Бьёрна, убил украденным ножом своего отца и брата своего отца?
Тишина была абсолютной. Один вдох… Два вдоха…
Если бы кто-то издал хоть звук, они бы не услышали…
…звук капли, упавшей на мокрую поверхность.
– С-смотрите! – выкрикнула Хильдигуннюр. – Один!
Все глаза устремились к резному идолу Всеотца. На дереве появилась темная полоса, бравшая начало из единственного неприкрытого глаза.
– Это кровь!
– Он видел! – Это был голос Йорунн.
– Боги ответили! – проревел Сигмар. – Асгард ответил!
Рядом с Хильдигуннюр расплакалась Тири, и Руна с Аглой тут же повернулись к ней, обнимая безутешную женщину.
– Мальчик мой! – прорыдала она, но остальные слова утонули в плечах ее родственниц.
«Правильно. Прячь свое лицо, женщина». Хельга была поражена жаром, пылавшим в груди. Это было всего лишь хитроумное представление, призванное обмануть… кого?
Она огляделась. Это дело рук ее родителей – ее приемных родителей – тут сомнений не было. Жители долины расскажут соседям, как скверный мальчишка убил сначала дядю, а потом отца. Но Сигмар и Йорунн? Разве они этому верят? А Руна? А Аслак?
Казалось, что под монотонный напев Сигмара небо темнеет быстрее, чем обычно. Когда он поблагодарил богов за помощь, вылил кровь к их ногам и помолился о плодородии и долгой жизни, с севера налетел холодный ветер, от которого Хельга поежилась. Как будто боги услышали, как он творит это – это непонятно что, – и не были впечатлены.
Ей было тошно. Слишком много всего. Это место и эти люди казались ей чужими – мать и отца она такими никогда не видела, а Эйнар… Она почувствовала укол в груди, а потом на нее нахлынула волна стыда, потому что она вспомнила, зачем они здесь собрались.
Вёлунд.
Что случилось с Бьёрном? Кто может ей рассказать? И что она может сделать?
«Спроси у него». Мысль просто появилась, приземлилась, как птичка на ветку. «Задай вопрос». Она не сдвинулась с места, почти не обратила на нее внимания. «Да. Что-то не сходится. Спроси Бьёрна. Иди и взгляни на тело. Давай – прямо сейчас». Желание узнать едва не заставило ее сорваться с места, ринуться к сараю, в котором покоился Бьёрн, готовый к завтрашнему погребению.
Едва – но не заставило.
Хельга все еще чувствовала рядом с собой напряженные мышцы, и глаза, смотревшие на богов пристальнее, чем они того заслуживали. Она все больше и больше уверялась в том, что Вёлунд этого не делал – а значит, убийца до сих пор был среди них, и скорее всего, не обрадовался бы тому, что она вынюхивает подробности убийств.
Она чуть не прозевала, как Сигмар завершил церемонию. Летнюю ночь придавило молчанием, и лишь иногда его нарушал треск факелов. Все знали, что должно случиться утром, но торопить события никому не хотелось.
– На поминках мы подумаем над этим, – сказал Уннтор. – Пойдемте, друзья. Боги сказали, а наше дело – их услышать.
Он развернулся и направился к дому. И хуторяне, и шведы были только рады пойти следом.
Хельга тащилась позади всех. Ее ждала работа – и каким-то образом ей нужно было улизнуть и разузнать побольше, прежде чем ночь сменится утром.
Поминки медленно, но уверенно набирали ход, мед лился рекой, и настроение поднималось. Тири ушла, чтобы провести ночь с телом Бьёрна, но остальные с радостью припали к Уннторову пойлу. Бочонок крепкого снова исчез – «Моя мама, должно быть, и правда ведьма, раз умеет такое», – но на его место встали другие.
